– Ур-ра, – сказал Гобоист…

Из птицынской бумажной сумочки посыпалась какая-то дешевая косметика и невозможный ложно-янтарный мундштук – для Гобоиста, который, опять-таки не без злорадства, отдарился своим собственным компакт-диском. А от Анны Птицына получила приблизительно такой же набор, в котором было много маленьких упаковочек с пробными духами, какие бесплатно можно взять в любом большом западном магазине в отделе косметики…

У армян были все златозубые ашоты, карены, арсены, оганезы, в глазах рябило. Орал телевизор – там собирался Голубой огонек, дымил мангал во дворе, на веранде стояла нейлоновая елка метров двух в высоту, очень нарядная. Стол – по-кавказски изобилен.

– Ой, – всплеснула руками вежливая Птицына, – сколько же всего!

– Лично у нас, у Долманянов, всё всегда есть, – сказала старуха, принаряженная, все с теми же бусами на дряблой груди.

– Вы это, потеплее бы оделись, – сказал Артур, – на веранде будем, вай! Хотя я там два нагревателя поставил.

Анна с милиционером сходили за теплыми вещами, и к Гобоисту вернулся его любимый свитер. Потом было вручение подарков, потом – целый церемониал: были приглашены из гостиной дети, где им был накрыт отдельный стол и куда – к ее негодованию – была отослана Танька. Дети нашли под елкой многие подарки, передрались и были удалены.

– Мать, проследи, чтоб через час все были в кроватях! – скомандовал Артур. – Ну, друзья, вот и еще один год мы прожили – в достатке, в сытости, на свежем воздухе, с нашими детьми, с нашими родителями, чтоб были здоровы, и в дружбе, что самое главное в жизни!

И все чокались, ели, смеялись и любили друг друга.

Милиционер Птицын – дело шло уже к двум часам, и был он, конечно, сильно пьян – вызвал Гобоиста, тоже отнюдь не трезвого, во двор покурить. Собственно, покурить можно было и за столом, но милиционер был настойчив.

Закурили, и он спросил:

– Нет, ты скажи, Константин, почему они живут лучше нас?

– Кто они? – поинтересовался Гобоист.

– Хачики, – загнул палец Милиционер. – Азеры, – загнул второй, -кацо эти – генацвали, даже чехи, даже чурки…

– Ну с ними ты перехватил!

– Там у себя, где арыки, может, и нет. А в Москве – дынями торгуют.

– Наверное, больше работают, – выдвинул предположение Гобоист.

– Э-э, врешь! Я тоже работаю честно, от и до. И ты тоже – вон сколько дуешь в эту свою дудку. А они нет, они воруют, спекулируют, наркотой торгуют. Вон чечены всех наших русских девок на стрите держат…

– Там русских нет, – проявил неожиданную осведомленность Гобоист, вспомнив рассказы администратора Валеры, – там украинки и молдаванки…

– Всё одно – наши славянки. А нам на Петровке все известно, мы все это насквозь видим. – И шепотом: – Агентура. Азеры – все оптовые рынки повязали, с наших мужиков калым собирают. Хачики – торговлю держат, весь Северо-Западный округ. А почему они у себя дома все это не делают, а? Почему они к нам в Россию лезут? И отчего жиды все наши банки прихватили – катились бы в свой Израиль, нет, под палестинские пули они жопу не подставят, им лучше русских обирать…

– Ну это тенденция общемировая, – не очень искренне промямлил Гобоист. – Бедный Юг стремится на богатый Север. Так во Франции -алжирцы, в Бельгии – марокканцы, в Штатах – мексиканцы и африканцы. Даже в Норвегии знаешь сколько вьетнамцев – тьма!

– Опять наврал. У них там алжирцы подавальщиками при французах, марокканцы апельсинами торгуют, латиносы башмаки чистят, африканцы вообще без штанов – рэп поют. А у нас – русские им, черным, услуживают. А они, рассевшиеся по всей нашей стране, нас же и презирают, за то, что у нас денег нет. Они даже наших русских братков придавили – так, оставили им по рыночку на окраинах… Это как понимать? Нет, я их всех в вагоны погрузил бы, как Сталин сделал, и на Колыму…

И просвещенный Гобоист сейчас почувствовал некое сочувствие к словам милиционера: нет, Колыма – это слишком, но то, что кавказцы, скажем, занимаются по всей России отнюдь не легальным бизнесом – тоже очевидно, при этом утесняя и развращая русское население. И он, хоть и застыдился бы утром этого, сейчас вдруг испытал даже к Артуру, у которого только что ел и пил, смутную неприязнь. В конце концов глупый милиционер был прав: Гобоист много ездил по миру и знал, что во всех странах Запада стоит эта проблема – нашествие с Юга. Но нигде арабы, африканцы, мексиканцы или пакистанцы не обрели столь социально привилегированного положения, и все политические и финансовые нити всегда оставались в руках тех, кого социологи называют представителями титульной нации. Но он, либерал, тут же и оборвал сам себя: нет, так недалеко до фашизма.

– Ага, – произнес шепотом милиционер, вглядываясь в глаза собеседнику, – ты ведь тоже так думаешь, угадал? – Будто мысли читал.

– Так недалеко до фашизма, – повторил Гобоист вслух, как Отче наш.

Но тоже отчего-то шепотом. И решил пошутить: – Кроме того, ты же ведь и сам буддист.

– А буддизм фашизму не помеха, – твердо сказал милиционер, проявив удивительное знание предмета. И замолчал… – Пойду, ракетницу отнесу, – вдруг сказал он – как-то подозрительно трезво сказал, с оттенком даже некоторой угрозы. И нехорошее предчувствие посетило Гобоиста.

– Хочешь, я с тобой, – неожиданно для себя предложил он.

– Нет, оставайся. Иди, иди, хачики заждались.

– Ты вернешься?

– А как же! – сказал милиционер Птицын с напором, как будто даже со скрытой угрозой. И Гобоист понял, что возвращаться он не собирается.

Гобоист вошел в дом Артура, сел на свое место за стол на веранде.

– Где мой-то? – спросила с тревогой Птицына.

– Сейчас придет, – соврал Гобоист.

– Он хоть в себе?

– Почти трезвый.

– Это плохо, – сказала Птицына. – Он литр белого вина выпил и поллитра водки. Плохо!

– Да отчего ж плохо-то, если он ни в одном глазу?

– Это он не трезвый. Это он совсем пьяный, когда вот так себя ведет… Как затаивается… У него припадок может случиться. Только б пистолет не нашел, я спрятала.

И она повествовала, что однажды – Гобоиста не было в Коттедже -

Птицын уже грозил в сторону армян пистолетом, и тогда Артур вышел на крыльцо со своей духовушкой и направил ствол на Птицына. И тот вроде как протрезвел, смутился, ушел к себе в дом. Потом они помирились, и никогда никто ни словом о случившемся не вспоминал…

В этом месте ее рассказа со стороны отсека Птицыных раздался жесткий, особенно громкий в морозной тишине револьверный выстрел, который было не спутать с мягким звуком ракетницы.

Гости Артура, повскакав с мест, давясь в узкой двери, пробивались с задней веранды через гостиную на парадное крыльцо, не слушая хозяина, который уговаривал, что это может быть опасно. А когда высыпали в переулок и, так же толкаясь, просочились во двор к супругам Птицыным, ополоумев от пьяного любопытства, Космонавт уже цепко держал Милиционера, уговаривая ласково:

– Ну, будь умницей, отдай пушку, ты мог человека застрелить.

– Я в воздух стрелял.

– Ты не соображал уже, куда палишь, мент ты поганый!

– Что ты сказал?!

– Вот так, так-то лучше… – И Космонавт, заломив Птицыну руку, выдернул-таки у него пистолет.

– Отдай, падла, табельное оружие, – мычал Птицын, – я при исполнении…

– Ты ж ему руку сломаешь, гад! – орала Птицына, заступаясь за мужа.

– Вот сейчас милиция разберется! – кричала с крыльца космонавтова Жанна. – Вот сейчас с ним закончим. Что ни день – всех на нервы ставит…

И, как это ни странно для новогодней ночи, действительно на улице послышалось урчание мотора, противный свист шин резко тормознувшей машины, и две яркие фары уперлись прямо в ворота Коттеджа, ослепив толпу свидетелей. С криками граждане, разойдись появился милицейский патруль – рядовой и лейтенант, как скоро стало ясно -татарин. Оба милицейских были сильно пьяны.