— Смотрите внимательно, Ваша Светлость.

И язычок огня на фитиле лампы начал мерцать, слабеть, как будто постепенно задыхаясь. Со всех сторон свет медленно вытекал из пещеры, уходя обратно в землю. Крохотное пламя лампы, треща, съежилось до одной капельки света, и пещера вновь спокойно утвердила свою власть над нами. Сюда вернулись тысячелетия тьмы до последней секунды. Краткие мгновения света, что мы принесли с собой, были изничтожены. Скованный ужасом, я смотрел, как пламя угасало и, вспыхнув на прощание, исчезло.

Я был один в глубине скалы. Света не было. Не было даже воспоминаний о нем. Только навалившаяся тьма.

— В чем дело? — прошипел я Меллору, и внезапно ожила тысяча извивающихся голосов.

Он ничего не сказал. Его больше не было рядом. Скала не давала мне двигаться.

— Хватит, Меллор, — настаивал я, но язык мой заплетался от страха. — Ради бога, старина, зажгите спичку.

Мой голос вернулся ко мне хором тарабарщины, прежде чем медленно пожрать самого себя. Тогда не стало ничего, кроме темноты и тишины. Ничего, кроме глубины и холодного камня.

Наконец я услышал, как Его Преподобие говорит:

— Держитесь. Еще минута... Ага, вот теперь посмотрите наверх, Ваша Светлость.

Что ж, я сделал, как мне сказали. Сперва — ничего. Слепота. Ни звука, кроме отчаянных вздохов, с которыми мой собственный рот глотал воздух. Потом где-то наверху краем глаза я заметил мерцание звезды. Затем она пропала, но, пытаясь разыскать ее снова, я нашел другую, чуть дальше. Потом еще одну. Звезды возникали одна за другой. Они благосклонно мигали в небесах, и каждая была посланником надежды. И постепенно открылась бледная луна, мирно налилась призрачным светом и заняла свое место среди звезд.

— Теперь видите? — спросил меня Меллор.

— Да. Да, я вижу, — сказал я. — Красиво… Правда очень красиво.

С нашего общего каменного сиденья мы продолжали глядеть вверх, на звезды, пока, наконец, я не сказал:

— Боюсь, я не понимаю.

— Там отверстие. Природный дымоход. Вот почему пещера называется Булавочной Пещерой. Дырочка всего лишь с булавочную головку, но ее достаточно, чтобы проник свет и хрусталь в скале оживил его.

Что это, милосердие или нет? Я пытался понять это, глазея вверх на луну, когда Его Преподобие чиркнул спичкой. Свет был чересчур ярким для меня; я был вынужден прикрыть глаза от ослепительного блеска. И когда опять зажглась лампа, я снова оказался в странном красноватом свечении пещеры. Небеса над головой обратились в камень. Звезды были смыты.

— Пошли? — сказал Его Преподобие, кивая. — Оп, — и он помог мне встать.

Казалось, стрелки на часах моего разума замерли, а потом ожили в пламени лампы. Время вновь захлестнуло и истощило меня.

Его Преподобие поднял свою лампу, улыбнулся и пошел к тоннелю, и мне ничего не оставалось, как поплестись за ним, готовясь к долгому обратному пути. Но пока Меллор протискивался в тоннель, забирая с собой свет, я в последний раз взглянул на это место.

Я чувствовал, будто находился в дюйме от Первобытного Человека. Провел долю секунды в его шкуре.

Путешествие обратно по тоннелю, к счастью, обошлось без приключений, и, пока мы шли по нему, мне удалось более или менее унять свои опасения, что Его Преподобие может как-то умудриться застрять между стен тоннеля. Со временем тоннель начал расходиться вокруг нас, а свет от входа образовал легкий ореол вокруг головы Его Преподобия. И раза в два быстрее, чем мы попали внутрь — так мне показалось, — мы вышли на свет божий.

Вид от входа в пещеру, несмотря на холод и ветер, был достоин восхищения — полон цвета, перспективы и глубины. Я оглядывал долину из края в край, впитывал ее богатый дух, пытаясь представить, как она выглядела, заполненная огромным ледником. Я воображал эту крупную глыбу льда, подобную громадному серебристому кораблю, лежащему на стапеле, спокойно ожидая спуска на воду. Медленно, век за веком, он сползал к морю.

Я посмотрел на часы — всего лишь середина утра, хотя за это время я, похоже, пережил столько, что хватит на целый год. Меллор хлопотал, убирая свою лампу, и я подумал, что, наверно, пора возвращаться, а то Клемент снова может начать рассылать поисковые отряды.

Так что мы пожали друг другу руки, и я поблагодарил его за гостеприимство и за экскурсию в пещеры.

— Всенепременно заходите еще, Ваша Светлость, — сказал он.

— Зайду, — уверил я его, отправляясь в путь через поле.

13 декабря

Кажется, чем меньше я ем, тем энергичнее становлюсь. Каждая отвергнутая закуска дает мне дополнительный заряд бодрости. Все эти годы я думал, что именно еда поддерживает меня, она — топливо для огня моего тела. Теперь я в этом не уверен. Недавно я ничего не съел за целый день, а проснувшись на следующее утро, был свеж как огурчик. Часы приема пищи стали пролетать мимо, не встречая даже намека на аппетит. Иногда одной мысли о бутерброде достаточно, чтобы меня затошнило.

Но нельзя сказать, чтобы я морил себя голодом. Вчера я съел грушу и два печенья. Сегодня я уже отведал пирога с луком и не удивлюсь, если до вечера съем еще что-нибудь. Дал зарок отказаться от мяса любых видов и должен сказать, что чувствую себя только лучше. Умственные способности изрядно обострились. Теперь каждый день бывают мгновения, когда я становлюсь столь чист, что начинаю возноситься.

Был вынужден упразднить обычай стоять на голове, к своему горькому разочарованию, поскольку уверен, что сила тяжести — естественный способ привлечь дополнительную кровь к мозгам. Недавно я так успешно погрузился в раздумья, что на пару мгновений задремал. А когда пришел в себя, я оказался перевернут на девяносто градусов — перешел из вертикального положения в горизонтальное, захватив по пути штору и элгинскую вазу. Миссис Пледжер настоятельно потребовала, чтобы я прекратил это раз и навсегда.

Потому я выбрал другое средство для приобретения сил — «контрастную обработку», как называл ее мой отец, что в переводе на обычный английский означает прыгать из горячей ванны прямо в холодную. Творит чудеса с цветом лица, заставляя все тело прямо-таки светиться. Клементу идея не по душе — полагаю, она противоречит его принципам, — но я с гордостью отмечаю, что в свои преклонные годы учусь стоять на своем, и теперь каждый день он наполняет для меня одну ванну обжигающей водой, а вторую — ледяной. К сожалению, в моей ванной комнате только одна лохань, так что холодную приходится устраивать в комнате через коридор.

Не скажу, чтобы прыжок в холодную ванну очень уж расслаблял, особенно когда всего лишь секунду назад вы буквально варились, но нельзя отрицать, что он пробуждает все тело одним всемогущим разрядом. Иногда моему сердцу требуется минут двадцать, чтобы вернуться к стабильной поступи.

От одной ванной до другой — пробежка в добрых пятьдесят или шестьдесят ярдов, и вся территория огорожена простынями, висящими с обеих сторон. Это стало необходимым после досадного происшествия: одной горничной случилось выйти из-за угла со стопкой полотенец именно в тот момент, когда я во весь опор несся по коридору. Со страху бедняжка чуть не прыгнула с лестницы, и Клемент был вынужден отвести ее в мой кабинет и отпаивать бренди. Нам пришлось отправить ее домой. Но вид голого старика может серьезно всполошить особу в столь нежном возрасте. Особенно если он со всех ног мчится в ее сторону.

И потому, как я уже сказал, теперь мы предусмотрительно вешаем простыни. И, чтобы очистить пространство, прямо перед моим выходом Клемент ударяет в небольшой гонг.

Сегодня днем, затеяв еще один обход, я сперва направился вдоль Восточного Крыла, а затем рискнул углубиться в другие коридоры. Ловко петляя и поворачивая, мне удалось найти незнакомый лестничный пролет, а поднявшись по нему, обнаружить маленькую кладовку, которая не попадалась мне раньше. Она была не больше чем десять футов на двадцать, располагалась там, где когда-то жили слуги, и содержала лишь груды сундуков и коробок да разломанный остов кровати. Содержимое коробок по большей части было изломано или в ужасном состоянии. В одной был древний ковер, засыпанный горошинами перца, в другой — гамак и несколько пар сплющенных ботинок. Еще были шахматы из слоновой кости без двух фигур, помятый кубок и китайская шляпа.