Так вот, Леня и вызвался помочь Пете переправиться, потому что тот торопился привести в порядок свое новое жилье, – он уже все оформил и заплатил в этой самой Вязовне, куда переехали бывшие хозяева дома в Польках. Торопился из соображений романтического толка, как я уж говорил, в видах, так сказать, семейных: вспомните вдову с ребенком.

Машину Петя оставил у Лени во дворе, запер баню и избу, и они отправились.

Как на экране, вижу картину этой переправы. В широкую дощатую плоскодонку было погружено только то, что понадобится. А именно: старый холодильник Саратов, рабочее кресло, изваянное мною из бруса для Пети в наш с ним приезд. А также инструменты, продукты, минимум одежды, ну и кое-что для баловства – пляжный шезлонг, скажем, надувные матрасы. Леня поплыл вместе с Петей, поскольку должен был перегнать лодку обратно, чтобы вернуть ее хозяевам, – на этом рыбном озере у каждого местного жителя лодка всегда должна была быть под рукой, потому что рыба здесь была важной статьей семейного прокорма. Поэтому, когда они добрались до Польков и разгрузились на берегу, Петя тут же отправил Леню обратно, уверяя, что дальше он все сам.

Избенка оказалась той же конструкции, что и в Колобове, только еще меньше. Но место, как убедился лишний раз Петя, действительно было даже не привлекательным, но сказочным: заброшенностью, уединенностью, дикостью окрестной природы, стихийной бурностью растительности от близости озерной и болотной воды, повсеместным цветением и благоуханием. И Петя освоился очень быстро, за три дня.

Он сам вымыл и выскреб избу, постелил даже купленный у деревенской соседки в Колобове половик, вязаный зимой из цветных скрученных тряпок. Переставил на свой вкус нехитрую мебель, радуясь и длинному обеденному столу в горнице с массивной столешницей, отструганной до блеска и отполированной долгим пользованием, и крепким лавкам и табуретам, все деревенского изготовления. В углу стоял и народного местного стиля самодельный платяной шкаф с масляной краской нарисованными неясной ботанической принадлежности цветами на дверце.

Петя затопил голландку, она почти не дымила, а вот русская печь не тянула, скорее всего у нее был завален дымоход. Но избенка была крошечная, одной печки летом было за глаза довольно. Светило электричество, и скоро в сенях зарычал старенький Саратов, которому не хватало одного амортизатора. Петя испытывал самое сладкое состояние, какое можно испытывать в жизни, – предчувствие счастья.

Шла первая половина июля, лето выдалось солнечное, во дворе гудели шмели, на берегу – Петя упорно называл пляжем эту полосу дивного белого песка, – несмотря на пекущее солнце, было прохладно от близости озерной воды. На второй день Петя изучал книжку Бояджиевой о народном театре, сидя в шезлонге в купальных трусах и в панаме, и нежданно стал свидетелем пасторальной сцены, которая его поразила.

Среди дня, когда Петя уж готовился идти в избу, чтобы съесть свой нехитрый обед, а заодно пропустить пару рюмочек за новоселье, за его спиной раздалось негромкое фырканье. Мимо него неспешно прошла лошадь, подошла к берегу, окунула морду в воду, задрав отчего-то хвост. Она стояла совсем близко, и Петя увидел продольную черную складку ее вагины. Крайне удивившись самому себе, он почувствовал признаки возбуждения. Тут за его спиной раздалось громкое трубное ржание. За оградой из колючей проволоки, которая отделяла просторный выгон от улицы, ржал молодой жеребец. Он явно звал подругу, которая хоть и прядала ушами, но не оборачивалась. И тут жеребец ринулся вперед с громким победным ржаньем и грудью со всего маху порвал и смял колючую проволоку, завалив заодно хлипкие столбы, на которые она была натянута. И с окровавленной грудью ринулся к подруге. Тут же они и скрылись за кустами ив. Петя, ставший свидетелем этой сцены страсти, был поражен накалом лошадиной любви, которую наблюдал с завистью. Через три дня, как они и сговорились, Леня приплыл за приятелем, чтобы перевезти его обратно. Но только через год, на следующее лето, Петя привез в Польки свою новую возлюбленную – вдову, экономиста по основной специальности и, кажется, кандидата наук. Она весь год исправно приезжала в его холостяцкую квартиру, снабжая Петю продуктами, почерпнутыми из родительского холодильника.

Как это ни смешно, и у этой папа был полковник строительных войск, причем на генеральской должности: Петя оставался верен себе.

В деревню Польки вдова приехала не одна, но прихватила свою шестилетнюю дочь, очаровательную, сероглазую, с льняными волосами, очень сообразительную, какими зачастую бывают сироты и брошенные дети. Звали ее амбивалентно – Евгения. Женя. Женечка. Петя решил, что на свежем воздухе полюбит ее: в Москве они почти не виделись. К тому же еще в машине девочка так нежно и доверчиво склонялась к нему, клала голову на плечо. Позже, когда он, наконец, рассказал мне об этом лете, о своей семейной жизни и любви, меня крайне заинтересовало, отчего вдруг Петя, всегда бывший педофобом, так сказать, произносившим всяческие филиппики против деторождения, тогда вдруг так размяк на пустом, как мне казалось, месте. Ты не понимаешь, не слишком убедительно на мой взгляд, но очень раздраженно отбрехивался он, это совсем разные вещи. Мои гены здесь больше никогда не понадобятся. И сейчас никому не нужны. Так отчего же это, после того как здесь у моей семьи все отобрали, дедушек поубивали, я должен ИМ отдавать свой генетический материал? Чтобы они из него сделали солдат, заключенных и женский контингент? А здесь уже готовая девочка. Думаю, дело было проще, Петя в тот период в очередной раз притомился своим холостячеством и пленился иллюзией семейной жизни.

В тот раз больше ничего из него выжать не удалось. Но позже, когда он уже вернулся из Америки, я все-таки добился от него объяснений: ведь я имел право знать, во что вылилась афера с покупкой второго деревенского дома, в которую был вовлечен без всякого на то желания.

И Петя дал ряд показаний о том, что же происходило в то лето в деревне Польки. И отчего все так резко оборвалось. Сначала, впрочем, он, ухмыляясь, заявил, что просто-напросто слишком часто случались контроверзы. А в чем все-таки было дело, пытался скрыть. Но потом мало-помалу проговорился и набросал более или менее подробную картину. Я повторял себе, что нужно быть более снисходительным, произнес Петя несколько раз, задумался и закурил Кэмел. Не похоже было, что он о чем-то сожалеет.

– Аллах любит терпеливых, – прибавил Петя.

Наверное, это была какая-то пословица. Но я посмотрел на него с удивлением.

– Причем здесь Аллах?

– Это из Корана, – усмехнулся Петя. – Сура третья, стих сто сороковой. Из Мединских сур.

Когда, когда Петя мог читать Коран? Не со своими же женами и вдовами, дочками военных! В Америке, что ли?

– Ну прочти еще что-нибудь, – потребовал я, желая подловить друга на подлоге.

– И кто богат, пусть будет воздержан, а кто беден, пусть ест с достоинством. Вполне современно звучит, не находишь?

– Еще! – стоял на своем я.

– Но только, если после этого ты от меня отстанешь. – И он продекламировал, почти пропел, как муэдзин:

– Клянусь смоковницей и маслиной,

И горой Синаем,

И этим городом безопасным…

Я смотрел на Петю с благоговейным страхом. Быть может, дикари Явы некогда так смотрели на белых голландцев, когда те доставали табак и раскуривали трубку. Когда б он цитировал Евангелие – куда ни шло. Но

Коран? Впрочем, у Пети была феноменальная память…

Петя привез свою, так сказать, новую семью в самом начале августа, и вода в озере была еще очень теплая. Привез на пару недель, пока

Илья не бросит в воду льдинку, что по народной примете происходит на Преображенье, то есть на Яблочный Спас, когда в русских храмах святят урожай. Шестое августа по-старому, добавил Петя. Жили тихо: пили по утрам холодное, вечернее очень жирное парное молоко, предварительно сняв сливки, которое покупали у единственной здесь относительно молодой хозяйки, собирали белые грибы в ближайшем леске, по вечерам за большим столом пили-ели, к вечеру топили печку, потом втроем играли в дурака. Петя почти всегда проигрывал, женщины играли лучше, к тому же девочка довольно умело жульничала – даром что еще даже в школу не ходила. Дамы собирали букеты полевых цветов. Женечка каждый день писала дневник – для бабушки, и когда