Николай Климонтович

В таком деле главное – рассчитать силы

Провинциалки – это омут

Ночные массовые сцены слаще дневных

Иногда хочется наступить на те же грабли

Осторожно, сегодня у нас большие волны

В пейзаже хороши и церковь, и детская коляска

Всегда нужно быть готовым переменить место

Пионерки свежи, но надо знать меру

Жить на этаже тоже надо уметь

После обыска нужно проветрить помещение

Клоун-еврей – неплохое транспортное средство

Плащ рыбака на бульваре весьма приметен

На свежем воздухе не стоит любить чужих детей

Вернувшись с того света, попадаешь в другую страну

Идешь на баррикады – возьми с собою термос

Не дай Бог идти против воли народа

В супермаркете не нужен заграничный паспорт

Толстому человеку трудно ходить по песку

На месте эпилога

*

Николай Климонтович

Скверные истории Пети Камнева

Роман

В таком деле главное – рассчитать силы

В первый же день она заблудилась.

Веря, что она должна чувствовать себя бодрее на свежем воздухе,

Елена Петровна решила найти речку, о которой еще в Москве рассказывал, расхваливая место, Михаил Борисович, совсем близко, через две улицы. Она вышла за ворота, вокруг стояли одинаковые заборы, высокие и глухие. Прочла на калитке, что номер их дома – двадцать два. Она знала имя улицы – Гоголя. Во всяком случае, так ей запомнилось, и она повторяла Гоголя двадцать два. По словам Миши, идти было нужно вниз, но, где здесь низ, а где верх, трудно было определить. Наклон, казалось, вел влево.

Не то чтобы ей нужна была эта речка, но стало скучно в небольшом огороженном пространстве, в глухом от лопухов и бузины саду и в доме с чужой посудой. Она объясняла потом, что решила, пока Миша не вернется из города, посмотреть окрестности. К тому же она вспомнила давнее, счастливое лето на даче в Загорянке, когда она и

Витя были молоды, по этой же ветке железной дороги. Там тоже тогда была холодная юркая речка, густо обросшая. Елена Петровна не подозревала, что здесь протекает та же самая речка, Клязьма.

Было душно и пыльно, хоть за заборами стояли деревья. К полудню стало жарко, и когда среди облаков показывалось солнце, то слепило глаза. У нее были с собой солнечные очки, но в них она совсем плохо видела дорогу, два раза споткнулась, едва не упала. Упасть она боялась больше всего. Даже не перелома, скажем, ноги или, того хуже, шейки бедра, тогда уж было бы все равно, – боялась, что не сумеет встать. Она теперь сделалась грузной и неповоротливой, а ноги и руки за последний год ослабли.

Я вижу, как бредет Елена Петровна без очков, щурясь, глядя под ноги.

Ей казалось, что она миновала уже два перекрестных переулка, но впереди была все та же песчаная улица, а реки не было видно. Она решила спросить дорогу, однако вокруг никого, и все ворота крепко закрыты. Впрочем, ей встретился мальчишка в одних трусах, без майки, верхом на велосипеде, она окликнула его и спросила про речку. Ездок, не останавливая кручение педалей, вильнул колесом и махнул рукой: мол, там, близко. Но показал не прямо, в сторону.

Елена Петровна пошла, куда сказал велосипедист, направо. Она скоро устала, но присесть было негде и не на что, ни одной лавки, и решила, что пойдет лучше домой, а речку посмотрит в другой раз. У дамы с хозяйственной сумкой, – женщина была, казалось, немногим ее моложе, но подтянутая, в шортах, – она спросила, как ей пройти на

Пушкина.

– Вам какой дом нужен? – зачем-то спросила женщина.

– Двадцать два, – с опаской созналась Елена Петровна. Ей пришло в голову, уж не Мишина ли, случаем, это знакомая: тот вечно хвастался, какой он до таких-то лет оставался дачный лавелас.

– Это не близко, – сказала дама. – Да и не в ту сторону вы идете. -

Она поставила сумку на землю. – Вам надо пойти так, потом налево, потом прямо, там спросите.

Женщина подняла сумку и пошла дальше. Елена же Петровна покорно отправилась, куда ей было сказано, сомневаясь, правильно ли она назвала улицу. Теперь ей казалось, что неверно. Но, раз запутавшись, точно вспомнить уже не могла.

…После смерти мужа у Елены Петровны Камневой остались взрослые дети.

Сын Петя, которого, как тому казалось, она не любила, и дочь Лиза, которой побаивалась.

Сын, неудачливый, как ей представлялось, журналист, давно жил отдельно, то с одной женой, то с другой. Теперь вот с третьей. Елена

Петровна в них путалась, на ее взгляд все они были одинаково по-человечески неинтересные, но смазливые женщины. Она удивлялась, чтo они все находят в Пете, который был когда-то красивым мальчиком, теперь же стал обыкновенным, то ли от недалекости, то ли оттого, что пил и курил. Да еще эта история с Алкой…

Дочь тоже нельзя было назвать красавицей, сразу после смерти отца, мужа Елены Петровны, та опять вышла замуж. То ли во второй, то ли в третий раз, как считать, потому что промежуточный муж был женат, зато от него у Лизы ребенок. Новый же муж, кстати, оказался симпатичным и приветливым, младше Лизы, любил Васю, у него тоже был ребенок от первого брака, так что все складывалось удачно.

Я знал эту семью как раз через Петю Камнева. Он и назван-то был в честь деда по матери, которого никогда не видел. С Петей я служил, пока он не уволился неожиданно, в редакции одного молодежного журнальчика, где мы и сдружились. Петя, одаренный парень, был на

вольных хлебах, хотя некогда считался, что называется, золотым пером нашего хилого журнальчика; он уже выпустил к тому времени сборник не самых плохих рассказов, а секретарши редакции и бухгалтерши, сколько его помню, всегда на него заглядывались. Что же касается Лизы, его сестры, то это была молодая привлекательная женщина, психолог по специальности, весьма саркастическая и действительно твердого характера, наверное, эти черты были профессионального свойства.

Меня всегда удивляла строгость, даже холодность Елены Петровны к собственным детям. Отец же сына обожал. И Лиза объяснила мне кое-что, когда мы вдвоем курили у Пети на кухне в его новой квартире, – в комнате шумно пировали по случаю новоселья. Объяснила, причем без всякой запальчивости, что просто-напросто мать всегда была влюблена в отца как кошка, а до детей ей и дела не было. К

Пете к тому же она отца ревновала. Самым натуральным образом, сказала Лиза. И на это у нее были причины, загадочно добавила она, пыхнув холодным мятным Салемом…

Думаю, эта романтическая поездка была последним усилием жизни Елены

Петровны. Опасным приключением, каких у нее никогда не бывало.

Своего рода реваншем за многолетнее супружеское служение.

Дело обстояло так: Михаил Борисович, так она его про себя называла по старой памяти, был всегда в нее влюблен. Он был учителем математики у Пети в школе с тех пор, как тот пошел в пятый класс.

Где они познакомились, она не помнила, на родительском собрании, быть может, и ее подкупило, как внимателен Михаил Борисович к ее сыну. То есть к ней в конечном итоге. Однажды, заговорив о Пете, сказал, что у того хорошая голова, и Елена Петровна, помнится, рассмеялась: да не тому досталась, хотите вы сказать. Михаил

Борисович посмотрел тогда на нее долгим и глубоким еврейским взглядом, и ей его стало жаль. Он работал в школе простым учителем, а ее муж был уже подающим надежды молодым ученым, кандидатом наук, доцентом в Институте механики, занимался аэродинамикой, гонял воздух по какой-то трубе. И бывал влюбчив, флиртовал с сотрудницами.

Когда-то, в молодости, муж принялся было рассказывать Елене Петровне про аэродинамику, но она ровным счетом ничего не соображала. Ему не с кем было поговорить про свою физику, отсюда и аспирантки, понимала теперь Елена Петровна.

Этот самый Михаил Борисович оказался на удивление постоянным воздыхателем, оставаясь таковым в течение долгих лет. Вечным, можно сказать. Что ж, Елена Петровна и к старости сохранила удивительно хорошее лицо с чертами старинной барыни. А в лучшие годы у нее была к тому же замечательная фигура: она была статная, полногрудая, с узкой талией, с красивыми ногами. К тому же гордячка, всегда холодно вежлива. Короче, производила впечатление аристократическое, в ней и вправду были крови, чувствовалась порода. Вряд ли Михаил