Она сказала, что её зовут Дейзи…

Однажды три философа забрались на вершину горы, и один сказал:

— Самая совершенная фигура — шар. Так как положенный на ровную плоскость, его можно катать в любую сторону.

— Ты не прав, — возразил ему другой философ. — Самая совершенная фигура есть куб. Ибо в отличие от шара он не укатится, а будет пребывать в неподвижности, куда его ни положь!

— Вы оба заблуждаетесь, — сказал тогда третий философ. — Совершенны не шар и не куб, но шар со штырьками, приклеенный к кривому кубу.

Поскольку фигура сия и не покатится, как шар, и не станет покоиться подобно кубу, а будет вечно лишь болтаться, дёргаясь туда-сюда под порывами горного ветра.

Уже стемнело, когда Борис Петрович подъехал к постоялому двору.

На пороге встретила его хозяйка, полная женщина лет пятидесяти.

Она усадила его за столик в углу и спросила, чего подать.

— Селёдка есть? — спросил Борис Петрович.

— А как же, есть, Борис Петрович, — ответила хозяйка.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — удивился Борис Петрович и внимательнее посмотрел на хозяйку. — Ой, господи!.. Нет, не может быть!.. Неужели…Дарья Васильевна?!..

— Ну вот, узнали наконец. А я-то вас сразу узнала, Борис Петрович.

— Это же сколько лет прошло?!..

— Тридцать пять лет, Борис Петрович. Тридцать пять лет, восемь месяцев и ещё неделя.

— Боже мой, боже мой!..

— Да, Борис Петрович… Ну и как вы живёте, голубчик?

— Ох, и не спрашивайте, Дарья Васильевна! Хреново живу. Никакой радости. А вы?

— Да я не жалуюсь. Ничего живу. Трёх сыновей вырастила…

— Неужели мои?

— А то чьи же, Борис Петрович?

— Боже мой, боже мой! Вся жизнь прошла…

— А помните, мы гуляли с вами, а вы ещё напевали: «Светлые полянки, светлые полянки…»?

— Нет, Дарья Васильевна, не помню, что-то вы наверно путаете.

— Ну как же: «Светлые полянки,

Светлые полянки…»

— Да нет, Дарья Васильевна, я и песни-то такой не знаю: «Светлые полянки…». Может, вам кто другой напевал?

— Вы, вы, Борис Петрович. Экая память у вас!

— Память у меня хорошая, а песни я такой не знаю, и не знал никогда:

«Светлые полянки…», тоже мне…

— Ну и бог с вами тогда, Борис Петрович! Вот ваша селёдка. — И хозяйка пошла на кухню.

— Тоже мне, выдумала! «Светлые полянки…»! Тьфу! Ещё чего не хватало, — ворчал Борис Петрович, принимаясь за селёдку, — я и песни такой не знаю:

«Светлые полянки…»!

Ступени лестницы спускались прямо в канал. Это было странно и немного жутко, особенно ночью. Ночь была безлунная, и только по слабому плеску можно было угадать где-то внизу границу воды. Я сидел на ступенях и курил, наслаждаясь грустью и одиночеством.

Вдруг я увидел девушку. В белом платье, чрезвычайно бледная, она будто бы светилась изнутри. Девушка медленно шла вниз по лестнице.

Я окликнул её, и она обернулась. В глазах её был ужас.

— Куда вы идёте? — спросил я.

Она показала вниз.

— Мне страшно.

Я подошёл и взял её за руку. Её рука была холодной, как лёд.

— Ну вот, — сказал я, — всё хорошо, всё прошло, вам не надо никуда идти.

— Я должна, — сказала девушка.

— Почему?

— Двести лет назад, в отчаянии, я впервые спустилась по этой лестнице, и с тех пор мне суждено навечно, раз в семнадцать лет, повторять этот путь. Мне страшно…

Мне тоже вдруг сделалось страшно, и я попытался освободить руку, но она сжала её так сильно, что я с трудом удержался, чтобы не застонать.

— Пойдём со мной, — прошептала она. — Мы пойдем вместе, и нам не будет так страшно. Пойдем! Ты будешь моим женихом… — И она потянула меня вниз.

В ужасе я пытался сопротивляться, тщётно упираясь и хватаясь свободной рукою за скользкие мраморные ступени. Она неумолимо влекла меня вниз.

— Жених мой! Возлюбленный! — шептала она.

Ноги мои по щиколотку уже погрузились в холодную воду. Отчаяние придало мне силы, и изловчившись, я лягнул её в бок. От удивления она на секунду выпустила мою руку, но тут же схватила меня за шиворот. Тогда я со всей силой ударил её по уху. Продолжая держать меня за шиворот, она больно била меня в солнечное сплетение. Но я ударил её ногой по колену, она вскрикнула и отпустила меня. Не успел я, однако, повернуться, чтобы бежать, как почувствовал страшный удар по шее. Я еле удержался на ногах и попытался ударить её локтем с разворота, но промахнулся и получил сокрушительный удар головой в переносицу, от которого чуть не потерял сознание. Падая, я успел схватить её за волосы, и мы покатились, сцепившись, по мокрой лестнице.

— Возлюбленный мой! — шептала она, пытаясь выцарапать мне глаз.

Чудом мне удалось укусить её за палец. Хрустнули кости. Она вскрикнула и немного ослабила хватку. Я намотал на кулак её длинные волосы и стал бить её головой о мрамор. Казалось, победа была близка, и я даже отпустил её волосы, собираясь ударом ноги спихнуть её в воду, но она, будто ожидая этого, мгновенно впилась острыми зубами мне в ляжку и стала пятиться, увлекая меня за собой. И тогда, когда надежда уже почти оставила меня, и я бессильно барахтался в чёрной воде, я вдруг вспомнил про свой старый верный кривой кинжал, подарок арабского друга, что всё время носил в кармане. Я выхватил его и с трудом, несколькими ударами, перерезал ей горло. Зубы её разжались, и тело её бесшумно ушло под воду. Обливаясь кровью, я заполз на набережную и лишился чувств… Теперь, годы спустя, вспоминая этот случай, я думаю, что если бы не кинжал, она бы меня точно утопила.

Когда я был маленький, бабушка рассказывала мне про Дождевую Ведьму.

Это ведьма, которая приходит к маленьким детям, когда идёт дождь.

И им становится страшно. Если ребёнок плохо себя ведёт или капризничает, она забирает его к себе, под дождь, и он уже не возвращается. Иногда, правда, она уносит и хороших детей, особенно когда они спят. И взрослых тоже… Её нельзя увидеть. Но если кто-то всё-таки увидит её, он ослепнет и не сможет ничего нарисовать.

А главное — нельзя ей отвечать, если она заговорит с тобой.