— Если и остались мамонты, то встретить их можно только здесь, сказал я Василию.

— Ни разу не видел большого зверя, — ответил он серьезно и, подумав, добавил: — Давно-давно ездили на собаках к островам, кость добывали. Сейчас ее совсем мало осталось.

— Далеко ездили?

— Далеко. К Новосибирским островам. Через проливы.

…Лес прячется здесь в долинах горных речек. В широких заболоченных котловинах, где ископаемый лед выступает над урезом воды, лиственницы ростом не больше человеческого. Я срезал одну из этих страдалиц: ствол насчитывал больше ста годичных колец.

Сверху, с эля, хорошо все видно: окрест мерцают бледные лики озер, над ними возвышаются округлые безлесные вершины горных кряжей.

Все чаще играли сполохи.

И не однажды светлело небо на севере и над равниной вставал мягкий ровный свет. Зеленовато-голубые огненные лучи разбегались по всему небосводу, словно ища кого-то: шайтана, царь-птицу, крылатого скакуна… Лучи поочередно вспыхивали, расширялись, крутясь, точно веретено, теряли огненное оперение; словно с жар-птицы, слетали с них яркие перья и светлый пух. Начиналась гигантская пляска, хоровод. Вырастали и рушились невесомые замки, небесные мосты. Мгновение — и картина менялась. Словно со дна моря вдруг выплывали очертания дальних сопок. Над тундрой занимался пожар. И долго еще метались вокруг причудливые его отсветы.

Вечерами, когда работа была окончена и я чувствовал приятную ломоту в теле, меня тянуло иногда в город, к людям. Олонгоев предоставлял мне полную свободу и молча курил старую юкагирскую трубку (она досталась ему от отца). От поездок он отказывался:

— Поезжай, я здесь, у чувала, посижу, трубку покурю.

Я брал эль и через пятнадцать минут был в Черском или в Алазейске. Полет над сияющей снегами равниной освежал и оставлял в памяти ощущение девственного простора, неподвластного еще человеку.

Там, в Алазейске, я встретил Силлиэмэ, девушку с монгольским лицом, в унтах, русском платке и белой оленьей накидке. Во Дворце книги, где она работала, было, пожалуй, пустовато. Она отвела мне комнату, где я не то писал, не то дремал, не то читал. Так проходило два-три часа, потом я провожал ее домой и возвращался к Олонгоеву.

Кабинет Силлиэмэ тоже был уставлен книжными полками, среди них вились незнакомые мне лианы с алыми цветами. Она подолгу слушала о «Гондване», об океане и колдовала с газовой горелкой и прозрачным кофейником, похожим на колбу алхимика. Как-то она спросила:

— Правда ли, что хотят взять у Солнца побольше света и тепла?

— Правда. Есть такой проект.

— Это трудно, даже не верится… Разве мало того, что оно дает сейчас?

— Пока хватает. Только вот у вас здесь холодновато.

— Да ничего вроде. От тепла земля оттает, тогда и поплывет все дома, мосты, дороги. Много тепла — плохо.

— Много и не будет. Нужна энергия. Как человеку кровь, так и планете необходима энергия. Для космических и лунных станций. Для поселков на Марсе. Для межпланетных и межзвездных кораблей.

— Это не скоро будет.

— Что не скоро?

— Солнечный туннель.

— Туннель… а ведь верно, и так можно назвать. Раньше отводили воду из озер по туннелям на турбины. А сейчас вот подумывают о том, чтобы от самого Солнца свет к Земле подвести.

— Только туннель будет прозрачным, как из стекла. Его образуют частицы, атомные ядра. Все это я слышала много раз. И читала. Извини, Глеб, я тебя немного разыграла. Ведь я давно хочу поехать на эту стройку. Жду не дождусь, когда же это начнется. Ведь интересно, да?

— Я едва не оказался в роли старого-престарого чудака, который с ученым видом намеревался изречь истину.

— Не кокетничай, ты молод. Чудак… Может быть. Но разве без этого можно? Чудаки те, кто от других отличается. Ну и что?

— Нет. Никаких чудачеств. Помнишь, у Свифта один презабавный старикан восемь лет разрабатывал проект извлечения солнечного света из огурцов? Быть может, мы чем-то на него похожи.

— Ну нет!

— Почему же?

— Нужно было быть очень смелым человеком, чтобы два с половиной века назад думать об использовании солнечного тепла. А сегодня об этом каждый школьник знает. Потому и непохожи.

У нее было много старинных книг.

На просторных деревянных полках разместились сотни томов: среди многоцветья прописей на их плотных корешках мелькали слова-солнцецветы. Корона Солнца; солнечные бури; лучи, дарующие жизнь, — все это слова из заголовков, все это обещало рассказы о Солнце. Зачем же ей старые-престарые книги? (А кроме них, были и другие — легенды и сказы названия их забылись.)

Позже я спросил ее об этом. Ответ был прост:

— Мои предки называли себя людьми Кюн Эркен.

— Кюн — Солнце! — догадался я и обрадовался догадке.

— Угадал. Теперь угадай, что означает Эркен…

— Эркен… Эркен… — повторял я. — Нет, не знаю. Об этом ты не говорила.

— Ну и что же! — тихо воскликнула Силлиэмэ. — Загадка так проста!

— Яркое! — твердо сказал я и в глазах ее прочел: «Да!»

— Люди лучезарного Солнца. И я тоже, — сказала Силлиэмэ. — Похожа?

— Конечно, — сказал я. — Иначе ни за что не угадал бы смысл второго слова. Ты похожа на таитянку.

— Ты видел таитянок?

— Никогда. Так, на картинах… Гоген, другие…

— Они, по-твоему, красивые? Или… нет?

— Не знаю. Быть может. Те, что похожи на тебя.

— Не надо, — сказала Силлиэмэ, — это у тебя плохо получается. И скучно.

— Расскажи о лучезарном Солнце.

— Ты знаешь о нем больше моего.

— Теперь я не уверен в этом.

— Хорошо, я расскажу, — вдруг согласилась она. — Я расскажу о людях с поводьями за спиной…

И это, по словам Силлиэмэ, было еще одним поэтическим названием племени солнцепоклонников, легендарных кураканов, пришедших с юга. А поводья — это лучи, с помощью которых Солнце управляет ими. Их земли Алтай, Саяны, Забайкалье, может быть, и другие — к югу от Алтая. Десять столетий назад пришли они на Север. Они принесли с собой свои легенды, предания, умение жить в ладу с природой. Сам их приход стал легендой, наверное, он все же растянулся на века и десятилетия. Кюнгэсэ символическое изображение солнечного диска, железный кружок, пришитый к старинному шаманскому костюму, который увидишь разве что в музее, — память о прошлом. И маленькие гравированные серебряные пластинки на серебряном же кольце напоминали о солнце, о юге. Пространное и звучное слово «илинкэлин-кэбисэр» (так они назывались) чем-то сродни «бисеру» и русскому «кольцу». Может быть, родина их была далеко на западе, в просторных степях, недаром же Арал хорошо известен их сказителям под именем Араат. А имя одного из богов судьбы — Чынгыс Хаан — разве не говорит о реальной основе их мифов?

…Мне не казалось исключительным ее увлечение, граничащее с идолопоклонством. И я не спрашивал, почему она горячо и наивно одухотворяла Солнце, ни сейчас, ни позже, когда встретил ее далеко отсюда. У самого Тихого океана, где начинался невидимый туннель, ведущий к Солнцу.

…Как ни странно, я не видел настоящей северной весны. Говорят, она такая бурная, что застать ее не так просто. За считанные дни лес одевается светлой свежей хвоей, над тундрой пролетает невиданное множество птиц: гуси, утки, лебеди, кулики, стерхи, чайки.

Рассказы Силлиэмэ и ее книги помогли мне как бы воочию увидеть это быстропреходящее состояние природы на Крайнем Севере. Весна здесь показывала, что было бы, если добавить не так уж много тепла и света. Для меня это было своеобразной моделью будущего. Проект «Берег Солнца» прежде всего нужен был северу — Вершине Планеты. Чтобы навсегда удержать весну, которая, если верить рассказам, полна необычного шума, движения, рокота бегущих потоков, пения и говора перелетных птиц, живительных дуновений южного ветра.

«…Земля, точно в упоении, при несмолкаемых возгласах радости и неги, спешит сбросить с себя снеговые покровы. С поразительной быстротой тают, рвутся, слетают снега, обнажаются черные вспухшие груди бугров, скользкие покатости обрывов, мысы и острова. Всплывают из-под снега черные леса, напоенные теплой влажностью и ароматом древесной смолы. Там и сям блестят голубые заливы живой воды. Тучи пернатых гостей — белых как снег лебедей, серых уток и гусей, мелких и бесчисленных, точно пчелиные рои, куликов-плавунчиков, полевых петушков — садятся на проталинах, плещутся в воде, гогочут, шныряют в прошлогодних аирах. Голоса их тонут в общем гомоне жизни, как звуки отдельных инструментов в музыке оркестра. Он гремит непрерывно в лучах незаходящего солнца, никто не спит, не отдыхает, все торопятся насладиться теплом, любовью, движением… все точно боятся, глядя на скованное еще льдами озеро, что вот-вот вернется только что исчезнувшая зима. Просыпаются наконец крупные водоемы. В них собралось уже достаточно воды, заколебались и поднялись их водяные щиты. Кругом, вдоль берегов, образовались широкие забереги, в которых волны, вздымаясь, крошат и объедают края оставшихся льдов.