– Почему ты на меня не смотришь? – резко спросил он как-то утром за завтраком в конце недели. – Ты все время оглядываешься на дверь.

Она ответила еле слышно:

– Я просто не в силах смотреть на твою руку.

Он промолчал. Айрис, несомненно, чувствовала себя сейчас вдвойне виноватой. Но он был здесь ни при чем; тысячу раз наверное, он говорил ей, что не винит ее в своем несчастье.

– Я просто не могу ее видеть, – повторила Айрис.

– Тогда не смотри на нее, – сказал он с отчаянием в голосе.

– Как же ты меня ненавидишь! – воскликнула она.

– Айрис, я уже говорил тебе…

– Но я чувствую. Что бы ты мне ни говорил, я это знаю.

– Черт возьми, Айрис! Чего ты от меня, в конце концов, хочешь?

Она не ответила, и Тео шумно вздохнул. В молчании они допили свой кофе и поднялись из-за стола.

Это становилось невыносимым. Пожалуй, ему лучше отправиться в клинику и помочь секретаршам все там закончить. Однако было еще слишком рано, и он вышел на лужайку за домом, где сейчас находились рабочие, приходившие к ним ежемесячно чистить бассейн. Из-за сильной жары листва уже почти вся пожухла, но вода была все такой же бирюзовой и блестела, как лед. Мгновение Тео стоял там, глядя на работавших мужчин, и у него мелькнула мысль, что они, видя всю эту роскошь, вероятно, считают его просто счастливчиком. Неожиданно он вспомнил, что еще не расплатился с компанией за очистку бассейна в прошлом месяце, и вернулся в дом, решив просмотреть счета. Почта лежала на полу в холле; очевидно, почтальон только что сунул ее в дверную щель. Тео наклонился, чтобы ее поднять, но первая же попытка показала, что для одной руки это почти непосильная задача, и он тихо чертыхнулся.

– Не беспокойтесь, доктор, – проговорила появившаяся в дверях кухни Пирл. – Я все соберу.

Интересно, что она о них думала? Об Айрис, превратившейся в настоящую затворницу, и о нем самом, каким он стал сейчас? Слепой ведет слепого…

Вся корреспонденция была разложена на кофейном столике, и, усевшись перед ним, он принялся ее разбирать. Тут было множество различных призывов, рекламные проспекты и счета. Счета, как всегда, составили целую стопку: от ортодонтиста Филиппа, очередной страховой взнос, плата за обучение детей в следующем семестре… Девять или десять крупных операций решили бы все его проблемы, обеспечив им беззаботную жизнь в течение месяца или даже двух, но теперь об этом приходилось только мечтать. От внезапно охватившего его страха у него противно засосало под ложечкой.

Последним в стопке лежал счет от Леа. Он быстро пробежал его глазами. Вечернее платье из гипюра… кашемировый костюм… шелковая блузка… Он бросил взгляд вниз, на сумму, и едва не задохнулся. Больше чем на десять тысяч долларов тряпок! Должно быть, произошла какая-то ошибка.

Держа в руках счет, он взбежал по лестнице и, как вихрь, ворвался в спальню, где застыла у окна Айрис. Она не читала, а просто сидела, сложив на коленях руки.

– Что, черт возьми, все это значит? – заявил он с порога, размахивая счетом. – Это ошибка?

Она молча покачала головой.

– Ты сам хотел, чтобы я заказала себе вечернее платье, – проговорила она с запинкой.

– Но не для коронации же в Вестминстерском аббатстве, ей-Богу! А все остальное?

– Прости, ради Бога. Я понимаю, что не должна была этого делать.

– Не должна была этого делать! И это весь твой ответ?! Не должна была этого делать, – повторил он с издевкой. – Ты, случайно, не рехнулась окончательно?

– Может быть. Он застонал.

– О Господи! Когда же, наконец, все это кончится? Одно за другим…

– Все не так уж плохо, Тео. Я не надевала эти вещи, я их продам. Они в моем стенном шкафу.

– Что, устроить распродажу на дому? Поместить объявление в газете?

Глаза Айрис наполнились слезами. Снова слезы – главная защита и главное оружие. Он пришел в настоящую ярость.

– Единственное, чего я хочу, так это чтобы ты мне объяснила, Айрис, – заорал он. – Где это тысячедолларовое платье? Я хочу взглянуть на него!

Он распахнул дверцу стенного шкафа и принялся лихорадочно перебирать висевшую там одежду.

– Ты не сможешь. Все остальное на месте, но это платье я отдала Пирл.

Он взглянул на нее с изумлением.

– Ты… что? Ты отдала его Пирл?

По щекам у нее катились слезы, но голос, когда она ответила, звучал совершенно спокойно:

– Я не могу тебе этого объяснить. Но, поверь, я ужасно сожалею…

Тео вдруг почувствовал, что не может произнести ни слова. Он молча стоял и смотрел на жену, на ее слезы, на крепко сбитое тело, которое так сильно похудело за последние дни. Хотя это и казалось невероятным, но, вполне возможно, что ее уговорили приобрести все эти вещи, что она просто не смогла сказать «нет», как она никогда не могла сказать это своему сыну Стиву. На него вдруг навалилась безмерная усталость.

Тоненьким голоском она спросила:

– Что мы будем теперь делать, Тео?

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать?

– Я имею в виду твою работу, твою жизнь. Я беспрестанно спрашиваю себя: что теперь будет?

– Чего ты хочешь? Чтобы я торговал обувью? Стал официантом? Хотя, нет, официанту нужны обе его руки, чтобы не уронить поднос на головы клиентам.

– Я вижу, нам не о чем больше говорить.

В душе Тео кипел гнев, бессмысленный гнев на несправедливую, безжалостную судьбу, обрушившую на них такой жестокий удар, но внезапно он почувствовал, что слишком измучен, чтобы дать сейчас волю этому гневу.

– Пожалуй, я съезжу в клинику, – сказал он и добавил: – Я не встречаюсь там с женщиной.

– Я этого не говорила. У меня и в мыслях этого не было.

– Вероятно, для нас обоих было бы лучше, если бы я и ночевал там. В случае необходимости ты всегда можешь мне туда позвонить. Телефоны пока не отключены.

• Он понимал, что говорить так было с его стороны откровенной жестокостью. Но тут же внутренний голос шепнул ему: «Жестокость! Да ты посмотри на себя! Настоящая жертва здесь ты. Себя пожалей!»

– Да, так, я думаю, будет лучше для нас обоих, – повторил он.

– Понимаю. Ты просто не желаешь находиться в доме вместе со мной. – Она гордо выпрямилась. – Ну что же, хорошо. Я тоже этого не хочу. Ты, видно, добиваешься, чтобы всю оставшуюся жизнь я платила за твою руку кровью сердца. Так вот, я не могу этого сделать. От меня тогда вообще ничего не останется. От меня и сейчас мало что осталось.

– Иди ты к черту, – произнес он устало. – Я по горло сыт этой драмой.

– Я и так давно уже в аду, – проговорила она еле слышно.

Мгновение Тео стоял на пороге, молча глядя на жену. Она снова поникла в своем кресле у окна, сложив, как прежде, руки на коленях. Внезапно он почувствовал острую боль, которая, словно ножом, пронзила его руку до самого локтя. Такая мука, и все только потому, что она поймала его той ночью! К черту ее, к черту все! Все!

В ярости от сознания своего полного бессилия изменить что-либо в этой безнадежной ситуации, он резко повернулся и вышел из комнаты. Несколько минут спустя, с чемоданом в руке, он покинул дом.

Уже несколько дней никто не тревожил Тео в его кабинете, и он мог бы спокойно отдыхать здесь и предаваться своим мыслям. И, однако, ни читать, ни даже просто размышлять о чем-либо он был не в состоянии. Стоило ему только подумать о детях, о том, как он сможет их теперь обеспечить, и его тут же начинал душить бессильный гнев. Что же до его совместной жизни с Айрис, то она, как он понимал, была, скорее всего, кончена, хотя всего лишь несколько дней назад ему такое и в голову не могло прийти.

Шли часы. За окном стояла удушающая жара, но в кабинете было сумрачно и прохладно. В надежде послушать музыку, он включил стоявший на столе приемник и откинул голову на спинку кресла.

– Ничем хорошим это не кончится, – с горечью произнес он вслух и, закрыв глаза, целиком отдался льющимся из приемника звукам.