Повесив трубку, Пол повернулся к Ильзе.

– Мег говорит, что Тим поедет в Израиль вскоре после нас и успеет застать нас там. Он едет в составе университетской группы на Рождество. К тому времени наше месячное пребывание будет уже подходить к концу, но последние два-три дня мы все-таки сможем провести вместе. Я сказал ей, что мы остановимся в «Царе Давиде».

– А молодой человек, которого занимал вопрос, что он унаследовал от своих еврейских предков? Я помню.

– Кстати, очень немного. Еврейской крови хватило лишь на то, чтобы придать Тиму некоторую, ну, скажем, колоритность, но тревоги и проблемы этого, веками подвергавшегося гонениям, народа, ему чужды.

Почти три года прошло со времени его последней встречи с Тимоти, и Пол с нетерпением ждал того момента, когда снова его увидит. Он внимательно следил за тем, как складывается судьба Тима, да и других детей Мег. Его интересовало, какими, в конечном счете, станут сыновья и дочери человека в высшей степени аморального, унаследовавшие его незаурядный интеллект и получившие вдобавок блестящее образование. К счастью, их матерью была Мег, положительная от природы в самом простом, старомодном смысле этого слова.

– Да, – продолжал он сейчас, – я с удовольствием познакомлю его с этой новой старой страной.

– Просто не верится, – воскликнула Ильза, – что наконец-то мы действительно едем! Если бы ты знал, как мне всегда этого хотелось.

Он улыбнулся.

– Думаю, кое-какое представление об этом я имею. Помнится, ты пару раз говорила мне о своем заветном желании.

– Давай поедим. Я заморозила бутылку шампанского, надо же отпраздновать это событие.

На столе в углу ее маленькой гостиной стояли ярко-голубые тарелки и плетеная корзинка с маргаритками. С пластинки на проигрывателе лились нежные чистые звуки увертюры к «Волшебной флейте» Моцарта. Из кухни доносился запах кофе, сладкой выпечки и какой-то более сложный запах – вроде бы тимьяна и розмарина. Жареный барашек, догадался Пол, втягивая носом воздух. В любом случае что-то изысканное, потому что Ильза была прекрасной кулинаркой.

– Помочь чем-нибудь? – спросил он, заранее зная ответ.

– Нет, не надо. Тут и одной-то повернуться негде. Посиди, расслабься. Видит Бог, тебе это необходимо.

А он-то думал, что удалось скрыть свое настроение. Вернее сказать, глубокое уныние, столь ему несвойственное. Но, в конце концов, это был тяжелый год. В жизни любимой страны наступил тревожный период. Все началось в ноябре, когда, сидя перед телевизорами, люди, не веря своим глазам, смотрели, как по Арлингтонскому мосту везут накрытый флагом гроб с телом убитого президента. Но это было только начало. Пол невидящими глазами уставился на узор ковра. Его внутренние антенны улавливали признаки грядущих бед. Что-то зловещее набирало силу на территории древнего королевства, называемой некогда французским Индокитаем. Сперва туда посылали деньги, затем стали отправлять американских ребят. Поначалу они просачивались туда как тонкий ручеек, а теперь хлынули потоком.

В связи с этими событиями Пол наткнулся в газетах на имя Тимоти. Тим выступал на различных митингах в университете и за его стенами, протестуя против вмешательства во Вьетнаме. Пол был согласен со многими его доводами, хотя кое-что, на его взгляд, Тим излишне драматизировал. Но это и понятно: молодой задор, молодое нетерпение. По меркам Пола, любой, кто не достиг середины четвертого десятка, был юношей.

Сейчас его «антенны» были настроены на Вашингтон, и они сотрясались, улавливая циркулирующие там невероятные слухи: будто еще покойный президент заявил после провала в заливе Свиней, что Америке необходима военная победа. И такую победу можно обеспечить во Вьетнаме. И это несмотря на предупреждения военных, что для победоносной войны потребуется триста тысяч человек. Несмотря на наказ Эйзенхауэра не втягиваться в азиатские войны. Трудно представить себе большую трагедию для страны, сказал в свое время Эйзенхауэр. Но никто не слушал. Да, для Соединенных Штатов наступали трудные времена.

Но уныние Пола объяснялось и другими, личными причинами. После удара Мариан так долго находилась на грани между жизнью и смертью, что он, казалось бы, должен был испытать облегчение, когда, три месяца назад, она наконец умерла. Однако в свои последние дни жена являла собой столь жалкое зрелище, что любому, не вконец очерствевшему человеку было бы больно на нее смотреть. У Пола сердце до сих пор кровоточило, хотя, пока она была жива, он не испытывал никаких эмоций, думая о ней, глядя на нее, прикасаясь к ней. Его преследовали горестные воспоминания, которые непременно возникают, когда уходит кто-то, с кем ты прожил много лет. Ее дотошная забота, желание сделать все так, как положено в соответствии с кодексом хорошей жены, который из поколения в поколение соблюдается женщинами из приличных семей с развитым чувством долга – он помнил все это. Последние дни перед смертью она лежала в позе зародыша, подтянув колени к животу; ее плоть была серой и сморщенной, руки стали похожи на птичьи лапки, глаза запали в серо-голубые глазницы. Стоя у кровати и глядя на жену, он подумал о ее чувстве собственного достоинства. Она трижды в неделю укладывала волосы, спускалась к завтраку в восемь утра уже полностью одетая, вечером выходила к обеду в безукоризненно отглаженном, без единой морщинки платье и туфлях, подобранных в тон. Она была так стеснительна во всем, связанном с плотью – впрочем, чем меньше вспоминать об этой ее черте, тем лучше. И вот эта женщина лежала в таком виде. Он помнил так много. Какой тяжелый груз воспоминаний несет в себе каждый из нас, думал он.

Да, ему необходимо уехать.

В Израиле он найдет чем заняться. Пол посылал туда деньги на обустройство недавних беженцев, прибывших из разных экзотических стран, вроде Персии. Люди почему-то считают, что персы все как один или богатые купцы из Тегерана, или банкиры, или торговцы редкими коврами, но на самом деле – они жалкие бедняки, неграмотные и запуганные. Он хотел собственными глазами увидеть, как такие люди привыкают к жизни на новом месте, проверить, как расходуются собранные им средства, что еще можно сделать.

– Дай мне свою тарелку, – сказала Ильза. В центре стола она поставила блюдо с барашком, спаржей и жареным картофелем. – Можешь пока открыть вино. – Она проницательно посмотрела на мужчину. – У тебя сейчас очень серьезный вид. Могу я узнать причину?

В этот момент Полу не хотелось делиться с ней своими мыслями.

– Не серьезный. Просто задумчивый. Разглядывал твою комнату. Здесь есть чудесные вещи.

– Благодаря тебе. Да, постепенно я все их полюбила.

Время от времени он покупал ей в квартиру кое-какие вещи. «Я так много времени провожу здесь, – объяснял он в ответ на ее протесты. – Честное слово, я покупаю их ради собственного удовольствия».

Цветущие комнатные растения – у Ильзы дар цветовода – были ее собственными. У окна, где они сидели, висела корзинка с вьющейся геранью. В ванной в горшках рос пышный папоротник. Он, по словам Ильзы, нуждался именно в таком, теплом и влажном, воздухе. Книги, которые лежали повсюду – на полках, на столах, на полу – тоже приобретала сама Ильза. Но изящные эмалевые светильники были подарком Пола, так же как и довольно приличные акварели, старинная английская серебряная ваза для фруктов, пожелтевшая от времени антикварная карта американского континента и коллекция фотографий XIX века с видами Нью-Йорка в красивых рамках: аристократические особняки с колоннами на Вашингтон-сквер, новое здание «Флотирон», Пятая авеню с мостовой, вымощенной булыжником, и чисто выметенными двориками.

Мысли Пола приняли новое направление: теперь, когда Мариан не стало, им нужно найти в его доме место для всех этих вещей. Ради приличия они подождут некоторое время, а к концу года поженятся.

– Когда мы поедем? – спросила Ильза.

– А когда ты соберешься?

– Как только ты достанешь билеты. Ты меня знаешь, мне на сборы потребуется не больше времени, чем тебе на то, чтобы достать билеты. Я уже нашла человека, который будет замещать меня в клинике.