– Не знаю… Я хочу сказать, оно, должно быть, страшно дорогое.

– Глупости, Ильза. Ты знаешь, я не люблю, когда ты об этом говоришь.

– Извини. – В голосе ее было раскаяние. – Это у меня просто привычка такая.

И все же он снова почувствовал беспокойство. Он был уверен, что что-то в ней изменилось. Она была подавлена. Вот именно, подавлена. Но, может, она просто не оправилась после вчерашнего. То, что они пережили, не так-то легко, а может, и вообще невозможно забыть. Может, всю оставшуюся жизнь они будут время от времени возвращаться мыслями к этой трагедии, и перед глазами у них будет возникать перевернутый автобус с вращающимися колесами, а в ушах раздаваться стоны пострадавших.

В целом, однако, день прошел неплохо. Словно по молчаливому уговору, ни один из них не заговорил о вчерашнем. Вечером они пошли в ресторан. Женщина за соседним столиком бросила внимательный взгляд на колье, и это доставило Полу удовольствие. Они говорили о разных пустяках – новом модном художнике, йеменском ресторане, погоде. Ильза была притихшей и почти ничего не ела. Пол попытался развеселить ее, рассказав про господина Хеммендингера, с юмором описав его пенсне и старомодные манеры. Однако он опустил все, что касалось доктора Штерна. В силу каких причин умолчал об этом, он и сам не смог бы объяснить.

– Давай пораньше ляжем спать, – сказал он под конец. – Нам надо быть в аэропорту на рассвете.

Легкая улыбка, которую он тут же подавил, тронула его губы; за весь день он так и не сказал ей про Испанию и сейчас не собирался портить завтрашний сюрприз.

В номере они быстро уложили вещи, и Пол сел почитать газету, а Ильза стала делать маникюр. Тишину нарушало лишь шуршание газеты. Покончив с газетой, он взглянул на Ильзу, и его внезапно потянуло к ней. Наклонившись, он поцеловал ее в шею, на которой еще сверкало ожерелье, но она не пошевелилась, не посмотрела на него, а лишь переложила пилочку в другую руку и продолжала обрабатывать ногти.

Он расстегнул ей колье, сказав при этом:

– Это будет твое украшение для оперного театра. Я абонировал места в партере на следующий сезон. Мы будем наряжаться и устраивать себе праздники.

Она отложила пилочку в сторону и со стоном повернулась к нему.

– О, Пол, дорогой мой, я не могу!

– Что не можешь?

Она зарыдала и, прижавшись к его лицу мокрой щекой, повторяла:

– Я не могу, я не могу.

– Что такое, Ильза? Ради Бога, что случилось? – воскликнул Пол.

– Я не поеду с тобой назад в Америку.

– Ты что? – задохнулся он.

– В ту ночь после кошмарного ужина с твоим кузеном я так и не смогла заснуть. Я встала и долго сидела у окна, думая и так и эдак. Я страдала, Пол, потому что я не хочу уезжать отсюда. И потому что я люблю тебя, ты это знаешь.

Она продолжала рыдать, закрыв лицо руками.

Пол взял ее за руки и, опустив их вниз, посмотрел на ее залитое слезами лицо. Несколько секунд он был не в состоянии произнести ни слова. Потом, не веря своим ушам, переспросил:

– Я правильно понял, что ты не хочешь возвращаться со мной домой? Ты действительно так сказала?

Она отвернулась и очень тихо произнесла:

– Это не дом.

Словно кто-то ударил его ножом между ребер.

– Америка не была для тебя домом?

– Америка – прекрасная страна, но она для меня чужая. Здесь, – она указала рукой на окно, – то место, где я всегда хотела жить. Тебя это не должно удивлять. А теперь, когда я увидела все своими глазами… Пожалуйста, попытайся понять, – закончила она умоляюще.

Теперь ножевая рана горела огнем. Превозмогая боль, он выдавил, еле шевеля непослушными губами:

– Я думал, дом – рядом с любимым человеком.

– Это верно, и это-то меня и мучает и всегда будет мучить, если только… – она постаралась, чтобы голос ее не дрожал, – если только ты не захочешь жить рядом с любимой женщиной.

Он смотрел на слезы, струившиеся по се лицу, и не мог ничего ответить.

– Я досидела до рассвета и наблюдала восход солнца, – продолжала Ильза. – Смотрела на тебя, спящего, и мне пришла в голову мысль: какая-то часть меня умрет, когда я расстанусь с тобой. Если только ты не останешься здесь со мной.

– Я не могу этому поверить, – ответил он, и боль заполнила всю грудь.

– Неужели для тебя так трудно остаться здесь? О, мой дорогой, неужели так трудно?

Пола обуревали самые разнообразные чувства – потрясение, горе, жалость и даже гнев на судьбу, или как уж там это называется, перевернувшую все в один миг.

Наконец он обрел дар речи.

– Ты забываешь, что я родился в Соединенных Штатах, сражался за них в двух войнах. – Собственные слова звоном отдались в ушах, и душа его вдруг наполнилась светлой ностальгией; перед его мысленным взором возникло кладбище в Новом Орлеане, где покоились его предки, жившие там еще до образования Соединенных Штатов. И, покачав головой, он прошептал: – Я не могу покинуть родину, Ильза. Нет, это невозможно.

Она вскинула руки.

– А я все же надеялась… Хотя должна бы знать лучше. У каждого из нас своя история… – Она не смогла закончить.

Ее рыдания разрывали ему сердце. Всего несколько часов назад он купил ей ожерелье, купил билеты в Испанию. Как такое могло случиться?

– Дом. Ты не знаешь, – рыдала она. – У меня никогда не было настоящего дома. В душе я считала своим домом эту страну. Сначала мы бежали из России от коммунистов, потом от Гитлера, но он настиг нас и в Италии. Я поехала в Америку только потому, что англичане не пустили бы меня сюда, где все время было мое сердце.

В комнате повисло долгое молчание. В коридоре хлопали двери, громко переговаривались туристы, давая друг другу советы насчет багажа и расписания рейсов. Авиабилеты, купленные Полом, камнем оттягивали ему карман.

Но, как сам сознавал, он по-особому реагировал на любые сюрпризы, преподнесенные жизнью: старался подавить слабость, привести мысли в порядок и не позволить эмоциям взять верх над разумом. Вот и сейчас, взяв себя в руки, он спокойно обратился к Ильзе:

– Мне кажется, я понимаю, что произошло. Вчерашняя трагедия подействовала на тебя, в этом все дело. Ты чувствуешь, что не можешь уехать из этой маленькой страны, со всех сторон окруженной врагами. Тебе кажется, что это будет предательством, я прав?

Ильза кивнула, и он продолжил:

– И ты считаешь, что твоя история, а главное – твоя профессия дают тебе право остаться здесь, что здесь в тебе нуждаются, что твой долг – помочь этим людям.

– Меня побуждает к этому не только долг, – прервала она, – а желание и любовь.

– Хорошо, хорошо. Все это прекрасно. Я тоже хочу помочь. Я помогал раньше, буду помогать и впредь. Но чтобы помочь – не обязательно жить здесь. Одним только фактом своего пребывания здесь ты, Ильза Хиршфильд, не слишком много сможешь изменить.

Ильза перевела взгляд на окно, за которым лежал спящий Иерусалим.

– Америка – твоя страна, я знаю. Но это – моя, я считала ее своей с того времени, когда Марио было всего десять, и мы вместе мечтали, как когда-нибудь будем жить здесь. Я говорила тебе об этом. Если бы все сложилось иначе, мы были бы здесь вместе. – Она повернулась к Полу. – Меня всегда тянуло сюда, Пол. Я не могу найти слов, чтобы объяснить тебе, единственное, что я могу сказать: теперь, когда я здесь, я просто не в состоянии, да, не в состоянии сесть на самолет и улететь. Поверь мне! – Она схватила его за руку. – Тебе не кажется… может, ты сможешь жить здесь? – снова начала умолять она.

Боль улеглась, остался только внутренний холод. Пол знал, что в ответ может сказать ей одно:

– Нет. Я американец, и я должен жить в Америке.

– Боже мой, – прошептала она.

– Значит, мы опять наталкиваемся на каменную стену. Мне надо умолять тебя? Я умоляю тебя. Всем сердцем… – Голос его оборвался. Схватив ее за руки, он прижал их к своему сердцу, которое сейчас было как камень. – Не делай этого, Ильза.

– Я не хотела так поступать, – ответила она подавленно. – Неужели ты не понимаешь, что я не хотела этого?