Неожиданно кто-то дотронулся до ее руки, и она услышала голос Роба:

— Ни слова, Джудит. Лежи тихо…

А в следующее мгновение над головой у нее прозвучал другой голос — громкий, скрипучий, исполненный торжества:

— Попались, птенчики. Оба! То-то граф Аргилл обрадуется!

Унизительное поражение и крах всех его планов. Вот как бы Роб охарактеризовал свое нынешнее положение. Да, совсем не так ему хотелось въехать в ворота замка графа Аргилла. Хотя лошадь ему оставили, ноги связали переброшенной под животом жеребца толстой веревкой. Ангус Кэмпбелл очень постарался, чтобы его изменивший присяге сын не ускользнул от графского правосудия. Роб прислонился к осклизлой каменной стене камеры и задумался. Предпринимать что-либо было бы бессмысленно. Замок Иннисконнел располагался на острове посреди большого, глубокого озера, и сбежать оттуда было почти невозможно. Быть может, ему написано на роду сидеть в этой камере? И все его деяния были направлены лишь на то, чтобы отсрочить неизбежное, хотя он этого и не осознавал. Как иначе объяснить роковое стечение событий и обстоятельств, приведших его к столь печальному концу? А Джудит? Бедняжка! Уж лучше бы ей с ним никогда не встречаться. Рок, бросивший их друг другу в объятия, привел ее в это зловещее логово, где властвовал злобный кровопийца граф Ар-гилл. Где она сейчас? Что с ней? Вернули ли ее семье? Или граф Аргилл отдал ее на поругание и позорную смерть своему верному прихвостню Ангусу Кэмпбеллу? Он вспомнил, как ее зеленые глаза наполнились слезами, когда его уводили. До этого Роб видел ее плачущей всего раз, когда они оказались вдвоем в комнате замка Лохви. Железное смотровое окошко в двери темницы озарилось тусклым, трепетным светом. Уж лучше бы здесь всегда царил мрак, подумал Роб. Луч света подает надежду, но в замке Иннисконнел узнику надеяться не на что. Поежившись от пронизывающего холода, Роб попытался определить, как долго он здесь находится. Две недели? Три? Но это оказалось невозможным, поскольку здесь всегда царил мрак. Только смена караула помогала Робу хоть как-то ориентироваться во времени. Тюрьма Аргилла оказалась куда больше, нежели Роб мог себе представить, и до его слуха то и дело доносились отдаленные стоны, ругань и крики, свидетельствовавшие о том, что таких несчастных, как он, в застенках у графа много. В узком коридоре, который вел к его камере, послышались шаги, приглушенные голоса и звон оружия. Похоже, пришло время очередной смены караула, а это означало, что миновал еще день. У Роба засосало под ложечкой. Скоро принесут еду, если вообще можно назвать едой то, чем кормят узников. Давали ровно столько, чтобы не умереть от голода. Роб машинально провел рукой по подбородку. Щетина у него основательно отросла и превратилась в подобие небольшой бородки. Единственным утешением здесь были воспоминания. Роб перебирал в памяти события своей не столь уж долгой жизни, продумывая линию защиты на тот случай, если ему доведется предстать перед судом Аргилла. А в том, что это случится и против него будут выдвинуты многочисленные обвинения, он не сомневался. Даже Аргилл не мог обойтись без видимости суда, прежде чем вздернуть на виселицу человека, которого сам король возвел в рыцарское достоинство после сражения у Саттон-Бэнка. Ах, король, король! Роб не верил, что Брюсу могло прийти в голову издать указ, направленный против Роберта Гленлиона, его преданного слуги. Значит, указ поддельный и изготовлен каким-нибудь пройдохой по заказу графа Аргилла или, что еще хуже, — Ангуса Кэмпбелла. Что ж, фальшивку можно будет использовать, чтобы добавить еще один пункт к длинному списку его прегрешений, представленному сиятельному графу Аргиллу, хотя, если разобраться, чтобы послать его, Роба, на виселицу, достаточно и одного-единственного обвинения в измене. По обвинению в измене кого хочешь можно на виселицу или на плаху послать — даже самого графа Аргилла. А уж склонность графа к предательству стала притчей во языцах. Он присягал и английскому королю, и шотландскому и предал обоих венценосцев ради своих мелких имущественных интересов. Роб криво ухмыльнулся. Он располагал документами, изобличающими графа в предательстве. Они до сих пор находились в тайнике Роба, хотя Аргилл рыл носом землю, чтобы их раздобыть. Уже сам факт их существования являлся сдерживающим фактором, мешавшим графу обрушить на Роба все коварство своей мести. Эти документы и сейчас могли бы спасти Роба. Но чтобы добраться до них, надо выйти на свободу, а об этом не может быть и речи. Только если его казнят — смерть освобождает даже раба. Роб подтянул к животу колени, облокотился о них и уперся подбородком в ладони. Цепей и кандалов на него не надели — да и к чему, если бежать из замка невозможно. Даже если бы удалось выбраться из камеры, ускользнуть от стражи и преодолеть стены замка, оставалось еще озеро, которое следовало переплыть. Снова послышалось шарканье шагов по коридору и звон оружия; Роб поднял глаза, ожидая, что сейчас войдет стражник и принесет скудную пищу — кусок хлеба, миску похлебки и кувшин с водой. Лязгнул ключ в замке, и дверь со скрипом отворилась. Во мраке вспыхнул масляный фонарь, ослепивший Роба.

— Давно мы с тобой не виделись, — раздался негромкий, вкрадчивый голос, не узнать который было невозможно. Роб медленно поднялся и расправил плечи.

— Надеюсь, ты пришел, чтобы занять мое место, Аргилл? Аргилл прижал к носу надушенный платок и негромко рассмеялся.

— Придется тебя разочаровать: садиться в тюрьму я пока не собираюсь.

— Жаль. — Роб невольно сжал кулаки. Эх, если бы при нем оказался его верный кинжал…

— А мне остается сожалеть о том, что ты оказался не таким умным и хитрым, как я поначалу думал. Все-таки ты попался в расставленные мной сети, а ведь я, правду сказать, уже начал сомневаться, что мне удастся заманить тебя в ловушку. — От платка, который Аргилл прижимал к лицу, исходил сильный запах благовоний, волнами расходившийся по камере. — Не скрою, засадить тебя помог твой отец, тем самым оказавший мне неоценимую услугу.

— Что поделаешь? Мой отец предан тебе как пес, хотя ты этого и не заслуживаешь.

— Преданность надо уметь использовать, иначе грош ей цена.

Лицо графа было скрыто платком. Роб видел только его светлые волосы, освещенные фонарем, и холодные, внимательные глаза.

— Но я не так беспощаден, как ты думаешь. Скажи, где бумаги, и я тотчас же велю тебя освободить.

— В свое время я тебе доверился и был жестоко наказан. Но я извлек из этого урок и теперь знаю, что полагаться на твое слово и честь — все равно что на благородство палача. Мне понадобилось целых три года, чтобы все обдумать и во всем разобраться.

— Тем не менее ты все еще жив, — пожал плечами Аргилл. — Тебя не вздернули на виселицу, как других пленников. А уж если ты столько времени посвятил размышлениям, то должен уже был понять, что превратности войны заставляют подчас мужчину поступать не так, как должно, а как того требуют обстоятельства.

— Ну это к тебе не относится. Бесчестье для тебя столь же привычное дело, как стаканчик виски перед обедом.

— Своей неуступчивостью ты толкаешь меня на крайние меры, — сухо произнес Аргилл. — Ты должен отдать эти бумаги, в противном случае тебя ждет смерть.

— Она ждет всех. Рано или поздно.

— Совершенно справедливо. В том числе и женщин. Это замечание, я вижу, тебе не по вкусу. — После паузы он продолжил: — В настоящее время твоя дама сердца живет в довольно комфортных условиях и чувствует себя неплохо. Но все может измениться.

— Но Уэйкфилд…

Аргилл небрежно махнул рукой, словно отгоняя муху.

— А что Уэйкфилд? Ему придется свыкнуться с мыслью, что леди Линдсей, или теперь уже, насколько я понимаю, леди Гленлион, обвиняется в колдовстве. Полагаю, тебе известно, как поступают с ведьмами? Но если ты поможешь мне получить бумаги, она будет выкуплена, получит свободу и никто не узнает о выдвинутых против нее обвинений.

Слова Аргилла потрясли Роба, ему показалось, что почва уходит у него из-под ног. Аргилл, который внимательно за ним наблюдал, тихим, елейным голосом произнес: