Воцарилось молчание. Камилла боролась со жгучими слезами, обжигающими ее веки. Она не станет плакать. Не здесь, не сейчас, перед Алистером Кирби, чтобы он потом не мог сказать Филипу с жалостью в голосе:

– Да, бедная девочка была ужасно расстроена, а чего ты ожидал? Чертовски некрасивая история.

Птичка чирикнула на дереве. Ветер взметнул золото опавших листьев. Камилла посмотрела на встревоженное лицо Алистера Кирби.

Конечно, он прав. Нет никаких причин задерживаться здесь ни на минуту дольше.

– Хорошо. – Камилла встала с мрачной решимостью, избегая его взгляда. – Я знаю, что мне делать, и буду вам очень признательна, лорд Кирби, если вы поможете мне уехать отсюда.

Предвечерние облака скользили по темнеющему небу, когда карета лорда Кирби неслась по сельским дорогам к Портсмуту. В ней сидела, съежившись, безутешная Камилла. Поднялся ветер, протяжно завывая в кронах. Вот-вот готов был разразиться ливень. Красивые гнедые кони, искусно управляемые хозяином, неслись стремительным галопом. Карету сильно трясло, но Камилла, погруженная в свои переживания, почти не замечала этого.

Они ехали уже несколько часов. Все это время в ее голове проносились мысли, одна обгоняя другую. Она сжимала и разжимала руки, разглаживала юбку, убирала со лба выбившиеся пряди волос и заправляла их за уши. Думала о том, что сейчас происходит в Уэсткотт-Парке, хватился ли ее уже кто-нибудь в доме. Гадала, о чем они все будут говорить за ужином, когда ее исчезновение будет обнаружено. И вернется ли завтра Филип, и как он отнесется к известию о ее внезапном отъезде. Она воображала радость Филипа и Бриттани. Теперь не осталось никаких преград на пути к их счастью.

И она изо всех сил старалась сдержать потоки слез, готовых утопить ее, если она хоть на секунду поддастся слабости. Она не станет плакать.

В карете стало холодно. Камилла начала дрожать. Она вспоминала о том, как незамеченной проскользнула в дом через вход для слуг, пока Бриттани, Марчфилд и Фредди, ни о чем не подозревая, болтали в гостиной с Шарлоттой. Думала о записке, адресованной Джеймсу и Шарлотте, которую оставила у себя в комнате, – короткой официальной записке. В ней объяснялось, что она уезжает во Францию, как и намеревалась. В нескольких строчках она благодарила всех Одли за их доброту к ней и желала им всего хорошего. Она не в состоянии была написать ни единого слова Филипу, но в этом и не было необходимости.

Он поймет и, без сомнения, облегченно вздохнет.

У нее сжалось сердце. Она написала эту записку так, словно обращалась к почти незнакомым людям, которые были ей безразличны, выполняя долг вежливости и ничего больше. Ни в этом письме, ни в безупречно прибранной голубой комнате не было и намека на сокрушительную боль, рвущую ее душу. Она уехала, не взяв ничего, кроме накидки, маленького дорожного саквояжа и ридикюля, исчезла, как призрак, в вечерних тучах, как совершенно посторонний человек, о котором очень скоро забудут, как туманное порождение сна, растворившееся в золотистом свете нового дня.

Камилле было холодно, очень холодно. Она плотнее запахнула накидку, слушая стук дождевых капель по крыше кареты, и вдруг почувствовала, что в кармане платья лежит какой-то твердый предмет. И вспомнила о дневнике Маргариты.

Салфетка с гербом Уэсткотт-Парка тоже осталась у нее в кармане, с грустью подумала Камилла, вытаскивая тонкую книжечку и вертя ее в руках. Она пыталась навсегда оставить позади себя Уэсткотт-Парк, но крохотные его частицы преследовали ее.

Она отдаст дневник и салфетку лорду Кирби, когда они приедут в Портсмут. Теперь уже, наверное, близко.

Занятая собственными бедами, погруженная в настроение столь мрачное, что по сравнению с ним грозовые тучи за окнами кареты казались светлыми облачками, она рассеянно начала листать страницы дневника, пока одна фраза не бросилась ей в глаза. «Он меня пугает», – было подчеркнуто три раза.

По спине Камиллы поползли мурашки. Недоброе предчувствие заставило ее внимательно прочитать эту страницу.

«Алистер не желает ничего понимать. Он пишет мне каждый день, постоянно ищет со мной встреч. Все это похоже на преследование. Я думаю, не следует ли рассказать Филипу. Или Джеймсу. Но они начнут расспрашивать меня обо всем, и я боюсь, что нечаянно выдам свои чувства к Максу. Это будет катастрофой, потому что Филип скажет, что я слишком молода, чтобы влюбляться, и запретит мне с ним встречаться. А я умру, если не смогу его видеть!

Макс говорит мне, что может справиться с Алистером. Но вчера они ужасно подрались. Я плакала, когда увидела лицо Макса, страшно избитое.

Я решила сохранить последнее письмо, которое мне прислал Алистер, на тот случай, если все же расскажу Филипу и должна буду доказать ему, что ничего не преувеличиваю. Это письмо покажет Филипу, как решительно настроен Алистер, хотя он знает, что я люблю Макса.

Больше всего я боюсь, что Филип станет драться с Алистером – вызовет на дуэль своего старого друга, и все из-за меня. Но иногда мне хочется, чтобы Филип разобрался во всем этом. Он не допустит, чтобы со мной и Максом случилось что-то ужасное, в этом я уверена. Мне стали сниться такие кошмарные сны. Это как-то по-детски, но я не могу от них избавиться.

Я никогда не подозревала о существовании такой стороны в характере Алистера. Не знаю, что делать. Он меня пугает.

Но я не стану рассказывать Филипу или Джеймсу. Пока не стану».

Карета замедлила ход. Выглянув в окно, Камилла поняла, что они свернули с главной дороги на подъездную аллею, ведущую к гостинице. Ее огни горели, словно желтые кошачьи глаза, сквозь густую завесу дождя и ночную тьму.

Камилла поспешно спрятала дневник в карман накидки. В голове у нее все путалось. Алистер Кирби подошел к дверце кареты и открыл ее. С пелерин его пальто серебристыми потоками лилась дождевая вода.

– Я подумал, что вам не помешает немного подкрепиться перед концом нашего путешествия. Ехать осталось недолго.

Он говорил весело, выглядел таким же воспитанным и красивым, как всегда, и протянул ей руку с вежливой учтивостью.

В нем не было ничего пугающего!

Но, как ни странно, Камилле вдруг совершенно расхотелось выходить из кареты.

Ярко-голубые глаза Кирби смотрели на нее из темноты.

– Пойдемте, прошу вас, – настаивал он с улыбкой. – Я промокну насквозь. Что-нибудь не так, Камилла?

– Нет-нет, конечно, нет. Прошу прощения.

Ее рука дрожала, когда она вложила ее в его ладонь.

– Чашечка крепкого горячего чая нас обоих подбодрит, – пообещал он. И бережно повел ее через залитый водой двор к узкому входу в гостиницу «Хвост дракона».

Герцог ждал, сидя за письменным столом в своем кабинете. Пылающие угли камина освещали высокие стены, вдоль которых стояли книжные шкафы, диваны и кресла с резными подлокотниками из красного дерева. Красные шторы, отделанные золотой бахромой, украшали огромные окна, за которыми открывался великолепный сельский пейзаж Франции: череда холмов, извилистых плодородных долин, от которых дух захватывало, а вдали сверкало бледно-голубое озеро.

Мягко ступая по красно-синему обюссонскому ковру, Филип подошел к столу и опустился на предложенное ему кресло.

– Месье, полагаю, вы знаете, зачем я приехал, – сказал он, окинув герцога оценивающим взглядом.

– Да. – Резкий голос француза дрогнул, выдавая его волнение. Этот внешне бесстрастный, чопорный человек все еще цеплялся за последнюю соломинку надежды. – У вас есть доказательства, месье? Доказательства, что эта девушка – моя дочь?

– Нет, – спокойно ответил Филип. – Доказательств нет, могу лишь рассказать одну историю. И конечно, вот это.

Он вынул из кармана сюртука крохотный золотой талисман в виде фигурки льва и положил его на письменный стол перед седовласым аристократом. Лицо герцога де Мон де Лиона стало бледным, как зимнее небо.