И вот наконец я на чердаке этого дома – чердаке, который старался представить себе в продолжение долгих месяцев,-у входа в светелку с окошечком, с выструганным добела полом, где когда-то стояла корзина. Беседуем с Полиной Петровной – хозяйкой,- и оба невеселы.
– Здесь у них все и было… Я уже слыхала про вас: мальчонка соседский тут прибегал. «У вас, говорит, на подловке ценности сколько лежало, а вы не устерегли. Писатель – из Москвы – приходил, велел сдавать тетрадки писателей или письма, что есть…» Вы мне скажите,- она ждет от меня оправдания,- могла я знать, что сложено тут у Рины? Как я стану вещи ее проверять? Чужое. Мне не доверено. Три года лежало – не трогали. И после не стали брать.
Я ее понимаю!
Рассказывает: Рина приехала тогда – каждый день поднималась сюда, разбирала, приводила с собой компанию.
– Бумаги у них так и веяли… Прощалась – наказывала: «Если кто от меня заходить будет – пускайте, это свои, для них тут отложено». После являются: «Рина про нас говорила?» – «Идите». Потом, уже когда остатки остались,- пожарник: «Чья бумага?» – «Жильцов старых».- «Оштрафовать бы вас разок для порядка! Хорошо не сгорели!» – Смел в кучу да на сугроб…
Кажется, лучше родиться глухим, чем слышать такое!