– Еще раз повторяю, мне нечего скрывать! – взорвалась я.

– Ну… – задумалась эльфийка, закрывая глаза. – Срывать тебе может и на самом деле нечего, а вот мысли свои напоказ тоже выставлять не нужно!

– Ты это к чему? – испуганно спросила я, пытаясь вспомнить все свои думы за прошедший день.

– Наверное, ты не знаешь, но когда-то я была хранительницей истории и традиций светлых эльфов, – все также задумчиво произнесла Агнесс. – Я знаю, что тебе будут неинтересны всяческие нотации с моей стороны, поэтому я просто расскажу тебе одну легенду. Вообще я не люблю делиться своим опытом с людьми, но…

– Тогда зачем ты делишься со мной? – оборвав эльфийку, спросила я.

– Возможно, я просто устала носить это в себе… – Агнесс поникла головой. – А может мне просто кажется, что ты поймешь… Так вот, слушай.

Я вся обратилась в слух.

– У эльфов есть такая легенда – о птице, что поет лишь один раз за всю многовековую жизнь, но зато, ее песнь прекрасней всех на свете. И вот однажды, поддавшись неизвестному порыву, она покидает свое гнездо и долго летает над лесами, выискивая куст терновника с самыми большими шипами. Забравшись в колючи ветви, она запевает свою песню и бросается грудью на самый острый шип. Умирая, она поет. И этой ликующей песне могут позавидовать все птицы королевского сада.

Единственная и несравненная песнь, достающаяся ценой жизни. Но когда она поет, весь мир прислушивается к ее песням, мир как будто очищается, сами боги улыбаются на небесах. В тот миг, когда острый шип пронзает ее сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поет, и поет до тех пор, пока иссякнет голос и не оборвется дыхание, – эльфийка, сосредоточившись, сделала огромный глоток свежего воздуха и закончила. – Все лучшее всегда покупается ценой великих страданий одного… По крайней мере, так говорит легенда…

– К чему ты это рассказываешь? – поинтересовалась я, вытирая некстати появившуюся слезу.

– Мы сами знаем, что оступаемся, знаем даже раньше, задолго до того, как сделали первый шаг, – продолжала Агнесс, проигнорировав мой вопрос, – но ведь это осознание все равно ничему не может помешать! Оно ничего не может изменить, правда? – задав вопрос, девушка не стала ждать моего ответа. – Каждый из нас поет свою песенку и уверен, что мир никогда не слышал ничего прекраснее! Мы сами создаем для себя тернии и даже не задумываемся, чего нам это будет стоить.

Сначала мы забываем обо всем, а потом нам только и остается, что терпеть и уверять себя, что мы мучаемся не напрасно…

– Рассказывая эту легенду, ты ведь имела в виду нечто большее, чем птица и ее предсмертная песня? – тихонько поинтересовалась я. – Ты имела в виду даже не меня!

– Ты права, – сокрушенно согласилась эльфийка. – Кери, я хочу, чтобы ты понимала.

Когда мы бросаемся грудью на тернии, мы все знаем и все понимаем, но все равно – грудью на тернии. Так будем всегда, и ты ничего не сможешь с этим поделать!

– Зачем же тогда обсуждать то, что не в нашей власти? – изумилась я. Если честно, рассказ Агнесс затронул меня, но зачем она все это рассказывала? Это все, конечно, очень интересно, но…

– Ты должна сама отвечать на свои вопросы, впрочем, как все люди и нелюди. Не надо искать причину там, где ее нет и нельзя закрывать глаза, если она очевидна, – выдала свою истину эльфийка. – Иди сейчас спать. Мне кажется, что тебе надо многое обдумать, да и хватит на сегодня разговоров по душам.

Легко поднявшись, я направилась к своему спальному месту. Успев отойти лишь на несколько шагов, я услышала мягкий голос Агнесс:

– Я не сказала тебе одну вещь, – пожаловалась она.

– Какую? – обернувшись, удивленно спросила я.

– Помни, что пытка есть пытка, а унижение есть унижение, только если ты сам выбираешь, что будешь страдать, – произнесла свое наставление девушка.

Кивнув, я дошла до костра и, отметив, что Лоренс сладко спит, попросту его разбудила. Услышав вместо фразы "доброе утро, Кери!" вопрос "знаешь, зараза, кто ты после этого?", я, удовлетворенно улыбнувшись, пошла досыпать ночь.

Утро для меня выдалось сложным. Впрочем, не для меня одной. Лоренс и Сильвин, не смотря на то, что проспали почти целую ночь, были довольно таки злыми. Агнесс была непонятно задумчива. Я же объединила в себе обе эти неприятности. По причине ночных разговоров (да и не только!) я не то, что бы не выспалось, а имела больную голову. Нет, не из-за недостатка сна, просто из моей бедной головы до сих пор не вышел вчерашний разговор. Медленно позавтракав, мы стали собираться в дорогу.

– Если мы поедим быстро, то уже завтра вечером прибудем в Мизраель, – сообщил Сильвин.

Не знаю как у кого, а у меня, предчувствие быстрой езды, вызвало легкое головокружение моей и без того больной головы. Да к тому же еще и Агнесс начала возмущаться:

– Вы обещали помочь мне и моему родному городу! – кричала она. – Как так можно?!

– Ты сама сказала, что Элир в осаде! – залезая на сильфа, Лоренс попытался поставить эльфийку на место. – У тебя есть хоть какие-нибудь представления о том, как мы вчетвером сможем его освободить? Причем прошу заметить, что я давно не тренировался, Сильвин еще попросту мальчишка, а вы с Кери – слабые девушки, которые могут лишь из лука стрелять, – дроу на минуту затих, обращая свой взор на меня, – да и то, криво!

Вместо того чтобы устыдиться, я с удвоенным старанием постаралась осмотреть его ухо. Не смотря на то, что и я и дроу находились на сильфах, мне это удалось. Ни фига себе! На месте, где вчера красовалась довольно тяжелая рана, сегодня был едва заметный шрам. Классная же у них регенерация!

– И что вы хотите найти в Мизраеле? – с вызовом поинтересовалась Агнесс.

Интересно, что с ней произошло за вчерашнюю ночь? Еще недавно она была вежлива до зубного скрежета, а сейчас такое чувство, что она вот-вот на тебя наброситься.

– Можно обратиться к моему отцу… – словно уменьшаясь в размерах, предложил Сильвин. – Конечно, это очень не надежный вариант, но все же.

– Ты уверен, что твой отец поможет тебе? – влезла я, памятуя о совсем далеком разговоре с эльфом про его отца.

– Он должен помочь не ему, а своей стране, – справедливо заметил темный эльф, явно не понимая причины такого сомнительного отношения Сильвина к своему отцу. – Неужели он не может выделить небольшую группу воинов?