Брусилов встал на его защиту и заявил командиру корпуса, что в случае огласки дела вину возьмет на себя. "Из этих двух примеров видно, – писал Брусилов, – что евреям в сущности не из-за чего было распинаться за родину, которая для них была мачехой. А потому на них как на солдат я не был в претензии… в боевом отношении требуется строгая справедливость, а тут они играли роль париев"12. Эта филиппика, как и ряд ей подобных, в советском издании, разумеется, отсутствует.

А вот весьма драматичное свидетельство А.И. Деникина: «По должности командира полка в течение четырех лет мне приходилось много раз бывать членом Волынского губернского присутствия по переосвидетельствованию призываемых на военную службу.

Перед моими глазами проходили сотни изуродованных человеческих тел, главным образом евреев. Это были люди темные, наивные, слишком примитивно симулирующие свою немочь, спасавшую от воинской повинности. Было их жалко и досадно. Так калечили себя люди по всей черте еврейской оседлости. Ряд судебных дел в разных городах нарисовал мрачную картину самоувечья и обнаружил существование широко распространенного института подпольных "докторов", которые практиковали на своих пациентах отрезывание пальцев на ногах, прокалывание барабанной перепонки, острое воспаление века, грыжи, вырывание всех зубов, даже вывихи бедренных костей…»13 Бессмысленно оспаривать эти факты. Лучше проанализировать причины, их породившие. Служба представлялась новобранцам хуже любого увечья. Деникин же считал, что не может служба так страшить людей. Вероятно, сословная ограниченность мешала ему видеть то, что творилось в казармах. Народ по поводу службы, точнее, по поводу нежелания служить, слагал частушки. Вот пример такого фольклора:

Далее А. И. Деникин упоминает командира 5-й дивизии генерала Перекрестова, "человека не узкого и не формалиста", предок которого был еврей-выкрест15.

Евреи и армия – вопрос болезненный. О еврейской трусости, неспособности к службе сложено немало легенд. Сошлюсь на рассказ Н. Лескова "Жидовская кувырколлегия", начало которого сразу захватывает: "Дело было на святках после больших еврейских погромов". Далее – разговор: что делать с евреями? Кто-то предложил использовать их на войне: "…чем нам лить на полях битвы русскую кровь, гораздо бы лучше поливать землю кровью жидовскою". С этим согласились многие участники разговора, но возникла проблема: как заставить трусливое племя воевать? Рассказ страшен и смешон. Страшен в той части, где повествуется о насильственной мобилизации евреев во времена Николая I. Ни подкупы высших чинов, ни попытки сказаться негодным по здоровью – ничто не помогало. Один из персонажей Лескова поведал о необыкновенной хитрости простого солдатика Семена Мамашкина, который нашел действенный способ заставить евреев стрелять, а не падать от ужаса на землю. Его предшественники – поляк и немец – беспощадно пороли и мордовали несчастных, но цели этим не достигали: после выстрела у "жидов" начинался "падеж", причем Мамашкин был уверен, что падают евреи не от страха, а из нежелания служить царю и отечеству. Посему предложил он стрельбище устроить на лодках: "иудино племя" плавать не умело – результат был достигнут без "всякого бойла", одним словом, "герой" Мамашкин, заставив евреев стрелять, избежал наказания – не получив 200 палок в "спинной календарь"16.

Рассказ очень обидный, напоминает антисемитский анекдот. Особенно обидный для евреев-современников Лескова, которые долго не могли простить ему грехов молодости. Теперь я воспринимаю этот рассказ проще, спокойнее. Отец-командир, от лица которого он ведется, даже по меркам того времени – мерзавец, поляк и немец, изуверствующие с позволения начальства, тоже. Вообще в рассказе есть некий резон… Другие рассказы Лескова, скажем, о православной притче "Епархиальный суд" и прочие, вполне могли пригодиться Емельяну Ярославскому для "Воинствующего безбожника" в качестве антиклерикальной пропаганды. Тот же А.И. Деникин, оценивая контингент евреев-новобранцев, констатировал, что они как жители сугубо городские физически слабо развиты.

Плохое знание ими русского языка также создавало разного рода трудности. Деникин считал, что "угнетение евреев" привнесено в казарму извне, из народного быта, и не является порождением военной системы17.

А вот пример из другой войны, описанный А. Гайдаром в рассказе "Мост". В 1941 г. туркмен Бекетов был призван в армию. Его, не мудрствуя лукаво, определили в разведку; во время боевого задания он отстал. То же повторилось и в другой раз.

Решили, что он трус, и ему грозил трибунал. К счастью, опытный комиссар понял, в чем дело. Бекетов вырос в бескрайних песках Средней Азии и никогда ранее не видел леса и совсем в нем не ориентировался. Он получил другое назначение, более соответствующее его навыкам. Безусловно, туркмен еле говорил по-русски (о чем Гайдар не упомянул), что усугубляло его беспомощность в разведке. Если бы к евреям в царской армии относились так, как комиссар к туркмену в рассказе, результаты были бы иные…

Понятно, что евреев, оказавшихся на территории России после нескольких разделов Польши, никто не спрашивал, хотят ли они быть подданными империи, как, впрочем, не спрашивали и другие национальные меньшинства. Очевидно, что уничтожение государственности Речи Посполитой и насильственный брак с империей был для поляков трагедией. Этой трагедии Евдокия Ростопчина посвятила в 1845 г. балладу-аллегорию "Насильный брак":

Понятно негодование Николая Павловича, усмотревшего в этих стихах намек на свои отношения с Польшей. "Неверная" жена прибегает к западному общественному мнению, использует в целях самозащиты коварство, интриги, клятвопреступления и прочее, но не только: защищаясь, она выдвигает и "демократические" аргументы:

Большинство подобных упреков могли адресовать своим обидчикам евреи. Все притеснения, которым они подвергались, многократно превзошли польские. И, как многие считали, самой тяжкой "гзейрос" (напастью) для еврейства, кроме черты оседлости, была армейская служба. Правые неоднократно обвиняли евреев в том, что они "отлынивают" от службы. Однако правые явно преувеличивали. Общие недоборы призывников в 70-х годах XIX в. были значительными: в 1874 г. – 1542 новобранца, в 1876 г. – 1952, в 1879 г. – всего 950. Как правило, это были немцы-переселенцы или евреи.