В конце своих "Размышлений" Распутин призывает людей к миру, любви и терпению, к смирению национальной гордыни: "Много разных народов и все умные в своем духе, но веры у всех и во всех нациях мало и любви нет. С ними очень нужно быть ласковым, они не понимают, но на любовь твою смотрят как на диковину. И вот в то время, когда мы указываем им на небо, они с любовью смотрят и на лице у них делается перемена и сейчас говорят о пророках. Очень много умных, а веры в них нет, с ними очень нужно говорить, но не о вере, а о любви, спаси их Бог!
Критиковать и указывать на свою веру, как она высока, не надо, а сперва расположить их, а потом и сеять осторожно и кротко свою веру, но на это годы нужны. Надо показать пример любви и иметь любовь яркую, вот тогда будут христиане, как в первые годы, и миссия христианская будет не за деньги служить, а по доброте. Они очень понимают, когда говоришь, и удивительно на них слова отражаются – сейчас садятся кругом и смотрят на тебя. Надо обязательно знать язык их и характер их наций, а всего короче любовь к Богу иметь как к другу, а то хоть и постимся, а не умеем с Богом беседовать, то и на людей подействуем!
Как колокол без серебра плохо звучит, так и неопытный всегда только напортит.
Если любишь, то никого не убьешь – все заповеди покорны любви, в ней великая премудрость, больше чем в Соломоне, и такая высота, что только одна любовь и существует, а остальное все, как дроби в ней и через нее выход на небо".
Шла мировая бойня. Распутин считал, что война погубит империю, погубит династию, ввергнет страну, где не решены социальные проблемы, в еще более кровопролитную гражданскую войну. Впрочем, ему казалось, что гражданская война уже идет: "Тяжелые воспоминания о мучителях иноплеменниках, но в настоящее время большее мучение – брат на брата и как не познают своих… Тех мучили инородцы, а теперь сами себя… брат на брата и сын на отца – конец приближается". Памятуя о военной цензуре, могущей инкриминировать ему антивоенные настроения, он прибег к следующему тропу:
"Насколько один маленький кусочек хлеба дороже для человека большого корабля! А сколько денег на корабль надо! Кто уразумеет, тот и разумей"64. Ясно, что Григорий Ефимович был против "морской программы" Думы, ибо как раз в 1914 г. в России был очередной недород.
На корабле масса народа, несколько сотен человек, они могут стать рассадником веры, хотя многих "попутал бес". Но ведь огромное человеческое большинство – "золото и жемчуг, опора государства". Именно они, эти пилигримы, разнесут в глухие государства свои рассказы о хождении в Иерусалим; молодежь должна возлюбить Иерусалим, в ней появится страх, но самое важное для Распутина – вместе с верой она обретет любовь к родине и монарху.
Здесь я позволю себе отступление и напомню, что до гражданской войны была другая великая война, в которую Россия вступила с вполне определенными целями. Эти цели касались Стамбула (упорно именуемого Константинополем или Царьградом), Ближнего Востока, Палестины, Сирии, Ливана и, в первую очередь, Святого града. В 1916 г., когда казалось, что благополучный исход войны предрешен, в Священном Синоде обсуждался вопрос о том, кому будет принадлежать Константинополь: "делили шкуру неубитого медведя". Возникла проблема юридического статуса Константинопольского (Вселенского) патриарха. Предлагалось оставить ему титул экзарха Константинопольского, но подчиненного Синоду (в свое время таким образом Синодом был "подмят" Грузинский католикос). Учитывая важность проблемы, в Петербург был вызван митрополит Антоний (Храповицкий) (1863-1936), один из самых образованных и одиозных деятелей русского православия. В столице его недолюбливали, но обойти в данном случае не могли. Митрополит резонно объяснил Синоду, что он впал в теологический абсурд, ибо Синод должен войти в состав Константинопольского патриархата, а не наоборот: "…для нас, русских, только тогда получится нравственное удовлетворение в случае победоносного исхода войны, если священный град равноапостольного Константина и кафедра первенствующего иерарха всего мира опять восстановит свое значение как светильник православной веры, благочестия и учености и будет собою объединять славянский север, эллинский юг и сиро-арабский восток, и также привлекать к возвращению в Церковь русских раскольников, болгарских отщепенцев, австрийских униатов и восточных еретиков – монофизитов разных наименований". Сия имперская идея была недостаточна для фанатика. Мысль Антония сводилась к тому, что не Запад, а Восток является притягательной силой, и потому следует очистить его от мусульман и евреев. Сионизм и возможность возвращения евреев на свою историческую родину не нашла у митрополита поддержки. Послушаем его: «Не радует меня девиз: "изгнание турок из Европы". Что такое Европа? Кому она нужна? С какими нравственными ценностями совпадает это географическое понятие? Изгнать турок из Европы и оставить им всю православную Анатолию? Св. землю? Антиохийский патриархат? Или даже предоставить Палестину евреям, как советуют некоторые глупцы националисты, не понимая того, что русскому народу легче было бы отдать евреям Харьковскую губернию или Нижний Новгород, чем отечество отвергнутого ими Спасителя». Освобождение православного Востока не мыслилось без воссоздания Византийской империи, которая объединила бы Грецию и Царьград под мирской властью самодержца-грека и духовной властью вселенского патриарха. Все это напомнило так называемый Греческий проект Екатерины II с поправкой на XX в. (К тому же митрополит был правнуком секретаря Екатерины А.В. Храповицкого.) Создание сильной эллинской империи митрополит мотивировал необходимостью завоевывать громадное пространство от южного Кавказа до Дамаска и Яффы, овладеть Сирией и Палестиной, открыв для России Средиземное море и соединив его с Кавказом железной дорогой. Без преданного и сильного союзника это невозможно.
Посему надо отдать Константинополь грекам, взамен которого Россия должна получить компенсацию на Святой земле. Здесь в двух патриархатах православных всего 500 тыс., прочие почти все арабы. Их язык "должно тоже оберегать", но главная задача колонистская: следует переселить сюда русских мужичков, чтобы в течение 10 лет Сирия и Палестина превратилась бы во Владимирскую или Харьковскую губернию!
«Народ наш так и ринется поселяться в ту страну, где жил наш Спаситель, Его пречистая Матерь, Апостолы, Пророки и Мученики. Там будет уже место для чисто русской культуры, для русской речи, для русской торговли и промышленности, в частности, две последние отрасли обильной лавой польются по Волге и Каспию через Кавказ к Средиземному морю и обратно. Пустынная местность вновь процветет, как "земля, текущая медом и млеком", а всякий русский христианин сочтет долгом не раз в своей жизни отправиться на поклонение Живоносному Гробу; даже наши баре и барыни постепенно забудут о Карлсбадах и Парижах и будут знать Иерусалим, Вифлеем, Назарет…»65 Митрополит Антоний был образованным человеком и, конечно же, читал и Ф.М.
Достоевского, и Н.Я. Данилевского, которые в свое время полемизировали по поводу будущего занятия русскими войсками Константинополя. Данилевский, как бы мы сейчас сказали, ратовал за международный статус города, т. е. за равные права в нем представителей всех народов, в том числе русского. Достоевский, напротив, ратовал за русскую гегемонию: "Какое тут может быть сравнение между русскими и славянами? И кто это будет устанавливать между нами равенство? Как может Россия участвовать во владении Константинополем на равных основаниях с славянами, если Россия им неравна во всех отношениях – и каждому народцу порознь и всем им вместе взятым?.. Константинополь должен быть наш, завоеван нами, русскими, у турок и остаться нашим навеки"66.
"О, мечты! О, волшебная власть Возвышающей душу природы!" Несбыточные мечты! В феврале 1917 г. казачий отряд разведчиков с фельдфебелем Семеном Буденным был в 15 верстах от Багдада. А впереди уже маячила катастрофа. Да и у самой мечты был некий хронический недостаток. Например, утверждение о наличии в пределах двух патриархий, Иерусалимской и Антиохийской, полумиллиона христиан-арабов. Откуда митрополит взял эту цифру? И что делать со многими миллионами арабов-мусульман?
