Газета была французской, снимку, наверное, было уже немало лет: на нем парень выглядел много моложе. Диас утверждал, что он, должно быть, палач, начальник концентрационного лагеря или что-то вроде того. Но в данную версию не очень-то вписывались висевший на шее этого типа образок и найденная в его карманах маленькая Библия. Не исключено, впрочем, что человек этот, действуя под разными фамилиями, был одновременно и военным преступником, и великим ученым или филантропом. Диас иногда принимался горячо доказывать, что этот тип наверняка изобрел атомную бомбу – отчего и дошел до такого состояния. Во всяком случае, было в нем нечто подозрительное, что давало богатую пищу для воображения. Поди разберись. Когда Альмайо основательно напивался, общество Барона особенно воодушевляло его. Конечно же, отнюдь не случайно пересеклись их дороги в жизни – это должно было что-то означать. В этом индивидууме не было ровным счетом ничего человеческого.
Радецки имел на этот счет иное мнение, но вовсе не склонен был высказывать его Хосе. Хосе суеверен; жить не может без своей веры и подчас доходит до того, что ненароком касается Барона – с таким видом люди обычно стучат по дереву. А почему бы и нет? Трухильо хранил под подушкой замызганный фетиш и никогда с ним не расставался. Дювалье на Гаити приказал провозгласить свою персону божеством воду и люди по всей стране вершили полагающийся при этом обряд под его портретом. Гитлер советовался с астрологами, а Фуэнтес в Гватемале был убит людьми Арбенса в разгар исполнения обряда с цыпленком.
Барон воистину обладал всеми необходимыми качествами, именно это и вызывало у Радецки определенные подозрения. Вероятно, он из тех, кто абсолютно осознанно практикует одну из самых древних форм мошенничества. Поскольку вид у него крайне загадочный, странный, абсурдный и непонятный – ни дать ни взять живой фетиш, – то он вполне мог существовать на средства сознательного человечества, склонного к мечтаниям и беспрестанно жаждущего чего-то необычайного и сверхъестественного, и всегда находил себе богатых покровителей.
Просто-напросто незаурядный паразит.
Радецки пытался вывести его на чистую воду, но мерзавец не клюнул на эту удочку. Лицо его было лишено даже намека на какое-либо выражение – ну точь-в-точь каменное изваяние. Он, конечно, смахивал на пьяницу, никогда не выходившего из алкогольного ступора, но спиртным от него нисколько не пахло. Новая и на редкость удачная разновидность вымогательства, вершимого посредством проявления всяческих таинственных странностей. Его приходилось кормить буквально с ложечки, раздевать, укладывать в постель, а наутро – одевать. В своем ремесле он преуспел настолько, что Диас – по специальному приказу Альмайо – даже подтирал ему задницу. Как-то Радецки пришло в голову, что было бы неплохо втихаря от всех засунуть ему в карман батарейку, соединенную с лампочкой, вшитой в воротник пиджака, – так, чтобы, нажав в подходящий момент на кнопочку, мошенник мог устроить ореол вокруг своей головы. Безусловно, в истории мюзикхолла эта личность была чем-то новым и заслуживала всяческой поддержки.
Держался Барон очень прямо; он был среднего роста, с седоватыми усиками, голубыми глазами, а щеки его всегда казались чуть надутыми – будто ему постоянно приходилось сдерживать не то отрыжку, не то возмущенное ругательство, а может быть – колоссальный приступ смеха. Носил он клетчатый костюм, желтый, канареечного оттенка, жилет, серый котелок, а на ботинки надевал белые гетры. Единственным, без чего, похоже, он никак не мог обойтись, была чистота. Альмайо отроду не видел мужчины настолько ухоженного, а как уж этому типу удавалось пройти по жизни, нисколько не испачкавшись, было и вовсе выше его понимания. Вообще ему нравилось, когда тот сидел вот так, в уголке, положив ногу на ногу, перчатки свиной кожи – в шляпу, а шляпу – на колени. Часа в два-три ночи, успев опрокинуть несколько бутылок виски и столько же девочек, кужон, глядя на сию загадочную личность, подчас чуть ли не прослезиться был готов.
– Как ты думаешь, он был какой-то важной персоной? – в расхристанном виде грузно навалившись на стол, допытывался он тогда у Радецки, глядя на него красными от бессонной ночи глазами. – Приличным человеком?
– Он – идеалист, – ответил однажды Радецки. – Глаза его устремлены ввысь, к звездам, – звезды так прекрасны и значительны, что ему и дела нет до того, что с ним происходит. О себе он не думает; в мыслях его – человечество. Sprechen Sie deutsch, Herr Baron?
– А что это такое – идеалист? – спросил Альмайо.
– Идеалист, – пояснил Радецки, – это такой сукин сын, который считает, что Земля – недостаточно хорошее для него место.
Короче, Альмайо Барона усыновил и любил его почти так же, как свою обезьяну. Он нуждался в странном, необычном окружении. Это успокаивало, придавало уверенности в себе; в противном случае он испытывал нечто вроде похмелья, ему начинало казаться, будто все обстоит именно так, как выглядит, – и ничего большего вовсе нет. Не то чтобы его так уж легко было одурачить – нет, для этого он видел на своем веку слишком много фокусов – просто ему не очень хотелось задумываться над этим, он готов был довольствоваться обманом зрения, иллюзиями. Чарли Кун сказал ему однажды, что, старея, все люди в конце концов довольствуются именно этим – той или иной формой цирка; в этом – мудрость и смирение. Но Альмайо даже самому себе не хотел в этом признаваться. Как бы там ни было, вид у Барона был все-таки таинственный, и Альмайо это нравилось. Диаса он тоже очень любил, хотя прекрасно знал, что подлость его почти беспредельна; но ведь для того, чтобы в чем бы то ни было выйти за пределы обычного, надо все же обладать неким талантом. Он понимал, что Диас предал бы его при первой же возможности, но возможности этой был лишен. Слишком скомпрометирован. Было в нем что-то поистине прогнившее и зловонное, и это казалось многообещающим.
А еще был Отто Радецки – человек, которому доверял сам Гитлер; физиономия у него была весьма подходящая, сразу видно – авантюрист; более сурового и крутого парня Альмайо в жизни не видывал: гладкое лицо рассечено шрамом, бледно-серые, стального оттенка глаза.
Образованный человек, он способен был рассуждать на довольно странные темы: о каком-то там идеализме или паранойе; он объяснил, например, что паранойя – научный термин, означающий величие человека, и даже добавил, что Альмайо – параноик, как и Гитлер. Общество Радецки Альмайо очень любил. Познакомился он с ним однажды вечером в «Эль Сеньоре»
– у них нашлись общие друзья в Южной Америке и на Карибских островах. Радецки рассказал очень интересные случаи из жизни Гитлера, которому, будучи офицером-десантником, преданно служил до самого конца. Фигура Гитлера вызывала у Альмайо величайшее восхищение. Рассказы Радецки он готов был слушать часами: невероятные полчища завоевывают необъятные пространства, сметая все на своем пути, уничтожая целые народы по приказу одного единственного человека, одаренного талантом, без которого невозможно диктовать свою волю миллионам – причем так, чтобы эти миллионы обожали тебя, шли ради тебя на смерть.
Для своего друга Радецки раздобыл в Германии и Америке старую кинохронику; Альмайо то и дело приказывал крутить ее и смотрел неизменно с величайшим почтением, словно загипнотизированный, отчего лицо у него становилось совсем наивным. Пребывая в подавленном настроении, он всякий раз приказывал крутить ему эти фильмы. Они мгновенно воодушевляли его. Лес знамен, руки, вздымающие факелы, необъятные толпы в диковинной военной форме с восхищением исступленно приветствуют одного единственного человека, стоящего над ними – на возвышении – человека, на лице которого написана вера, непоколебимая уверенность в поддержке стоящей за ним некоей тайной, сверхъестественной силы, даровавшей ему власть.
– Гитлер и в самом деле продал душу Дьяволу, – однажды сказал ему Радецки.
Тоже мне, новость, – Альмайо давно уже это понял. Гитлеру наверняка удалось заключить сделку. Стоит только взглянуть на эти кадры. На них – сожженные захваченные земли, города, лежащие в руинах, главы государств – склонив голову, они смиренно подписывают бумаги, – раскрасневшиеся от восторженного обожания лица женщин, школьницы, подносящие цветы владыке мира – Была у него protecciґon. Зайти еще дальше, подняться еще выше человеку не дано. Гитлер, должно быть, немало сделал, чтобы обратить на себя его внимание, доказать свою готовность служить. И тем не менее его ждал крах. Полный крах – ведь не сумел же он удержать этот мир в своих руках. Радецки показал ему кадры, запечатлевшие конец Гитлера: развалины Берлина, бункер, перекошенное лицо владыки мира, обуглившиеся тела, безумие, яд. Тут было над чем призадуматься, и Альмайо нередко ломал над этим голову. Крах Гитлера – хороший урок, достойный размышлений, и ему удалось извлечь из него пользу для себя.
