Старик и девушка приходили не каждый день. И если их не было, метрдотель делал такое движение рукой, после которого Королев спешил отойти.

Но если они были в ресторане, его никто не трогал.

Однажды в конце обеда старик подозвал официанта. Тот принес бутылку вина и чуть позже серебряный поднос с омарами. Старик, выпрастывая манжет со сверкающей запонкой, выбрал двух тварей.

Омары, поводя клешнями, стянутыми белой лентой, поместились в бумажный пакет, который был уложен вместе с бутылкой в корзинку с булочками.

Когда к Королеву вышел официант, державший на вытянутой руке корзинку, он отпрянул.

Официант не то ложно улыбался, не то смотрел с внимательной учтивой ненавистью. Тогда он взял корзинку и обратился к старику.

Матисс не смотрел на него.

На него смотрела натурщица.

Омары хрустели пакетом. С холодным вниманием она оглядывала его несколько мгновений.

… Омаров он выпустил на бульваре. Вино медленно выпил, размачивая во рту поджаристые булочки.

Почти слившись с прошлогодней, еще не очнувшейся травой, твари расползлись из виду.

Блохи на Королеве завелись внезапно. Он ехал в троллейбусе и читал «Приключения Тома Сойера», место, где объясняется, чем надо сводить бородавки. Как вдруг на одной из страниц, дойдя глазами до конца строчки, он понял, что никак не может понять смысл предложения, потому что последняя буква в строчке не прочитывается. Он вернулся в начало и стал заново продвигаться к концу строки, и ему это удалось, но уже через три предложения история повторилась: он снова не мог прочесть последнюю букву. Тогда он в нее вгляделся как в отдельное целое. И увидел насекомое. Продолговатое, оно шевелило передними крохотными лапками. Длинные задние изгибались фалдами.

Буква вдруг скакнула по страничному полю.

От ужаса у Королева шевельнулся весь скальп и волосы на голове стали отдельным предметом.

На следующей остановке женщина, сидевшая рядом, крякнула и стала проталкиваться к выходу. Но не вышла, а вкось уставилась на него. И когда к нему кто-то решил подсесть, она двинула широко шеей и громко сказала:

– Не садись, он блохастый. – И уставив на Королева палец, обратилась к пассажирам: – По нему блохи скачут, я все понять не могла.

Королев выскочил из троллейбуса. Он хотел сорвать с себя волосы и кожу. Надо было срочно вымыться. На баню денег не было. Он оглянулся. Похожий на стеклянную отопительную батарею, за эстакадой сиял мотель «Солнечный».

Пеший путь с самого юга Москвы на Пресню занял весь оставшийся день.

Сжавшись, взмыленный от напряжения, Королев часто переходил на бег. Иногда он разжимал кулак и тряс перед собой ключами от автомобиля.

Уже стемнело, когда он оказался на Пресне. Обретя второе дыхание, взлетел по Малой Грузинской, прошил свое парадное.

Не имея ключей, Королев решил действовать так. Он стучится к соседям и просит позвонить. Затем набирает 426-84-14, МЧС, говорит, что потерял ключи. Спасатели приезжают и взламывают дверь.

Никто не открывал. Королев скинул рюкзак и попеременно колотил в обе двери. Потарабанив, он замирал и вслушивался в то, что происходит за дверью. Всматривался в темное стекло «глазка», не мелькнет ли в нем просвет присутствия. Постояв, на всякий случай громко, как заведенный, произносил: «Сосед, это я, Королев. Позвонить нужно». И переходил к другой двери.

Белорусы могли разъехаться. Религиозная семейка не открывала из брезгливости.

Но он не унывал, счастливый своим возвращением. Он колотил и колотил, словно бы оповещал себе и миру: «Ну как же, товарищи, это я, сосед ваш, я вернулся, теперь все в порядке. Вот только звякнуть в одно место надо».

Он уж было решил сбежать на этаж вниз, стукнуться к Наиле Иосифовне. Они никогда не были в ладах, но сейчас он готов был пойти на мировую. Вдруг за спиной он услышал, как забарахтался замок. Королев просиял, словно бы стал внутри хрустальным.

Гиттис стоял на пороге его квартиры. Его бровки подымались над очками, живот был объят пестрым фартуком, полным подсолнухов. В руках он держал его половник и его кухонное полотенце.

Только прямое попадание железной молнии в темя могло так уничтожить Королева.

Он захрипел и ринулся на Гиттиса.

Удар головой в живот не навредил толстяку. Он отступил назад и стукнул Королева половником по лбу.

Секундная потеря сознания перечеркнула Королева. Гиттис вытолкал его на лестничную клетку и захлопнул дверь.

Королев покачивался от ярости. Из глаз его хлынули сухие слезы. Лицо сморщилось, он заревел. Он ударился всем телом в дверь, еще и еще.

Сзади щелкнул замок и женский голос выкрикнул:

– Сейчас милицию вызову. Пошел отсюда!

Дверь захлопнулась.

Королев спустился ниже на пролет, сел на корточки, он не мог сдерживать плач. Набирал воздух и снова ревел.

Вдруг он подскочил и с лицом полным слез позвонил. И еще позвонил протяжно.

Гиттис смотрел на него в глазок.

Тогда Королев отошел подальше, чтобы его лучше было видно, – и встал на колени.

– Умоляю, простите меня, – выкрикнул он.

Гиттис не открыл, но визгливо буркнул в скважину верхнего замка:

– А чего ты хотел? Поезд ушел. Ушел поезд, понял?! Свободен!

Королев взревел и набросился на дверь.

Менты приехали только через час. За это время Королев разбил себе руки, колени, отбил ступни. Обессиленный, он сидел на рюкзаке, привалившись к стене, дыханье перехватывала дрожь.

Он рад был тому, что его забрали в отделение, ему надо было с кем-то побыть, отвлечься, он не знал, что с собой делать.

На рассвете его выпустили.

День он прошатался по набережным, вечером пришел на Пресню и стал кружить вокруг дома. Распухшие, синие кулаки не сжимались, он сильно хромал. Гиттис, видимо, из квартиры в тот день не выходил. Дождавшись, когда зажгутся окна, Королев поднялся на этаж.

Позвонил. Глазок затемнился.

– Прошу прощения. Мне нужно забрать свои вещи, – прохрипел Королев.

Гиттис ответил через дверь:

– Приходи завтра – заберешь.

Королев два раза ударил в дверь локтем.

– Ну-ну, не балуй, – визгнул Гиттис.

Без сна он просидел в подъезде всю ночь, а утром ушел в город.

Когда вернулся, еле таща ноги, на лестничной площадке нашел аккуратную гору своих пожитков: книги, коробки, компакт-диски, ворох одежды, глобус, компьютер, монитор и зонтик. В этой куче зачаровано копались, бережно перебирая вещи, двое бомжей – бородатый мужик и заторможенная, медленная девка.

Королев взревел:

– Не трожь.

Девка испугалась, бородач опустил книгу на стопку.

Окинув взглядом вещи, Королев взлетел на пролет и заколотил в дверь.

– Чего надо? – спросил скоро Гиттис.

– Не все отдал.

Открылась дверь. Гиттис стоял с газовым пистолетом, прижатым к груди.

– Не все отдал, – выдохнул Королев и шагнул за порог.

Он все еще задыхался. Кинулся в кухню, оттуда в комнату, в туалет, в ванную, сорвал наброшенные полотенца, схватил в охапку скульптуру девушки и сбежал по лестнице.

Гиттис ногой захлопнул за ним дверь.

Королев спустился в переулок, обошел дом, приблизился к мусорным контейнерам, освещенным фонарями. Он поднял вверх девушку, как поднимают, радуясь, ребенка, заглянул ей в лицо.

Алебастр цокнул о кладку, будто скорлупа яйца, разбитого ложкой.

Постепенно остыв, он вспомнил этих ребят, бомжей-заседателей, и как-то сразу пристал к ним. Ему не терпелось с кем-то поделиться горем. Он не мог держать его в себе, оно душило, пускало в болтовню. Он все им рассказал, но бомжи вряд ли что-то еще поняли, кроме того, что ему сейчас негде жить.

Девушка с ним вообще не разговаривала и, казалось, мало слушала. Она была дурочка и все рассматривала картинки в его книжках, покуда он рассказывал Ваде о себе.

Только корысть обусловила то, что Вадя не оттолкнул Королева. Для жалости он был слишком расчетлив: долгосрочно этот фраер был бесполезен – лишний рот, какой толк с сумасшедшего? Но вещи из потусторонней жизни, особенно не старые, особенно высокотехнологичные, такие как компьютер – они словно бы были тотемом бомжей. Вещи заворожили Вадю, и он испытывал зачарованную умиротворенность от близости к ним – к этой груде книг, компьютеру, глобусу, который со всех сторон рассматривал с тщательностью ювелира, исследующего дефект камня перед проникновенной огранкой.