Прошло еще два-три дня, и повели нас вечером в баню. Темно – хоть глаз выколи, иду в середине строя и ровным счетом ничего не вижу, с непривычки все время спотыкаюсь. Балаханов на меня покрикивает. А по возвращении из бани я был вызван к начальнику карантина (он же и начальник полковой школы) – грозному майору Андрианову.

– Ты зачем путал строй, мешал задним шеренгам? – зарычал на меня майор. Гад Балаханов настучал-таки ему… Стоит поодаль – и подвякивает:

– … Пытался курить в казарме – я его наказал!

Но майор – даром что свиреп на вид – с выводами не спешит, спрашивает у Фетищева:

– А как он вообще?

И Гена Фетищев, впоследствии, на протяжении долгого времени, мой командир и товарищ, приходит на помощь:

– Вообще-то он дисциплинированный. Но, товарищ майор, он очки носит, в темноте видит плохо…

Майор оставляет кляузу без последствий. На Фетищева нам повезло.

Но это все будет потом. А в тот первый день все-таки выдались минутки, чтобы оглядеться и… сфотографироваться. Вдруг появился возле нашей казармы разбитной, говорливый парняга с круглым, улыбчивым лицом, в руках – фотоаппарат-лейка, из уст, через каждые два-три значащих слова, непременное "бля":

– А ну, фазанищи, бля, налетай, бля, кто смелый: сейчас очередью, бля, всех поклацаю – пусть девки, бля, дома посмотрят, какие вы красивые, бля, в новых портянках, гребаный в рот!..

Фазаны – это мы, солдаты-первогодки: с местной, приморской терминологией нас еще в поезде познакомили везшие пополнение солдаты. В следующем году мы получим право называться "салагами", а на третьем году – "стариками". Конечно, у каждого фазанчика вспыхивает желание запечатлеться, увековечиться. Ваня Конончук (мне с ним всю службу предстоит оттрубить) – предприниматель в душе, клиентура тут же обступает его, становлюсь и я у соседнего тополя – и на всю жизнь – а, может, и для потомков – оставляю позорную память о том. каким был смешным и жалким в тот первый день военной службы своей… Отец. которому я послал снимок в лагерь, написал оттуда, что я на фото "швейкообразен". Но Швейк, по крайней мере, был солдатом бравым. Чего обо мне, судя по этому снимку, не скажешь. А дело в том. что мне немилосердно жали сапоги – отсюда и странная эта осанка, и вымученная улыбка…

Вечером нас построили и, слегка потренировав на мгновенное выполнение команды "Становись!" и "Разойдись!" – отпустили на покой, предупредив: завтра с утра начинается для нас новая жизнь!

Глава 9.Карантин

– Карантин – подъем! – оглушительно рявкает кто-то прямо над моим ухом, и я сваливаюсь с верхней койки (они у нас в казармах двухъярусные, и так будет всю службу), стараясь как можно быстрее натянуть на себя одежду. По рассказам мне давно известно: на одевание – 30 – 40 секунд. Для меня, с детства – выдающегося копуши, срок фантастический. Но – раздается команда:

– Форма одежды – без гимнастерок! – и это облегчает задачу. С трудом натягиваю кирзачи: они и так на два номера меньше моего размера, а в спешке я левый сапог надел на правую ногу, правый – на левую… Когда заметил – было уже поздно переобуваться. Выходим в темноту, строем – к туалету. Через две минуты опять в строю и – шагом марш! – по едва видной под предутренними звездами дороге. Радио между тем на весь гарнизон играет гимн Советского Союза: у нас семь утра – в Москве полночь.

– Приготовиться к бегу! Бегом – ырш!

На первый раз нас взялся гонять какой-то "крупоед" – сверхсрочник: поручили особо свирепому, чтоб фазаны с первого дня службу почувствовали. Топот нескольких десятков кирзачей по укатанному гравию дороги. Дыхание молодых глоток: сперва – равномерное, потом – все прерывистее, все тяжелее… "Ххе!.. Ххе!.."

Одышка. Мало кто из нас тренирован, а тут еще – двадцать суток провалялись в пыльном "телятнике" без движения, ходить – и то разучились. Но некому охладить пыл нашего служаки: по армейской традиции, он нам, молодым, "дает прикурить". Кажется. это совпадает со всей доктриной скорейшего включения новобранца в воинскую жизнь, оглушения ею.

Однако ничего: на первый раз выдержал! Одно плохо: над пятками натер в два счета огромные волдыри. Может, и вообще бы остался без ног, но на выручку пришла судьба в лице (а точнее – в толстой красной морде) начальника ОВС полка майора Черного.

Красномордая судьба. А на руке – шесть пальцев: нечто вроде символа. ОВС – обозно-вещевое снабжение. Майор все же не хреном собачьим – вещами ведает: лишний палец не помешает. Но, главное, в своем деле оказался настоящим докой. Всему карантину объявил перед строем:

– У кого сапоги на ногах болтаются или, наоборот, жмут – два шага вперед!

Шагнуло нас человек семь – восемь. Богатырь-майор всех остальных отправил из казармы на улицу, нам же приказал сесть в ряд на табуретки и разуться. После чего предложил каждому выбрать из этих семи – восьми пар сапог – подходящие.

И вопрос в одну минуту был решен! Не осталось ни босого новобранца, ни лишней пары сапог. Все мы были потрясены простотой и изяществом решения проблемы.

Уж это не вина майора, а моя беда, что волдыри мои нагноились: дурак санинструктор по указанию незадачливого моего покупателя – лейтенанта Мищенко вскрыл их – и внес инфекцию. С нарывами пришлось промучиться довольно долго..

В первом нашем гарнизоне – Струговке – пробыли дней пять. Как раз в это время полку приказали сменить место дислокации. Не знаю почему

– то ли чтоб не прикипали к одному месту, то ли для запутывания вероятного противника, осложнения ему задач военной разведки, но в

Советской Армии было принято перемещать, тасовать воинские части примерно раз в три года. Только лишь обживется полк на новом месте, наладит учебную базу, обзаведется каптерками, кладовками, расположится поудобнее, как вдруг – нА тебе: приказ о передислокации! Переезжай в другой гарнизон, осваивай все, что не для тебя приспособлено было любовью и старанием других. Особенно тяжело приходилось семьям офицеров и старшин-сверхсрочников: не успели их хозяюшки очередное гнездышко устроить, как уже пора вить новое.

Вот на такой момент и выпало начало нашей службы. Ну, нам-то, фазанищам, проще всего: расселись по машинам – и "фыр-фыр на сою!"

(так нас дразнили старослужащие). Длинной автоколонной, с тощими вещмешками своими, потянулись мы за несколько десятков километров – в Чернятинский гарнизон.

Примерно в пяти – семи километрах от китайской границы – русское лохматое, бестолково разбросанное по распадку между сопками сельцо

Чернятино – дворов, этак, пятьдесят, – может, и меньше. Но есть крошечный клуб, лавка сельпо, а главное – почта. Конечно, не было бы гарнизона – в такой маленькой деревеньке почту бы не открыли.

Но в том-то и дело, что меньше чем в километре – целый военный городок: восемь длинных одинаковых одноэтажных казарм, две большие солдатские клуб-столовые, в которых пища духовная и телесная совмещены уже в самом названии: обеденный зал – он же и зрительный, со сценой и даже с неким подобием кулис; здесь два раза в неделю

(раз – для офицеров и их семей, другой – для солдат) крутят кино, здесь бывают и митинги, и собрания, а изредка – концерты самодеятельности. В стороне от солдатского городка, отделенные от него дорогой на Покровку, Новоникольск и Ворошилов-Уссурийский, – дома для офицеров и сверхсрочников с семьями, между жильем солдатским и начсоставским – котельная (обслуживающая центральным отоплением лишь начальнические дома,. но отнюдь не казармы), тут же стадион, плац, магазин военторга. А по противоположную сторону казарм – ремонтные мастерские, множество глинобитных землянок, в которых размещаются учебные классы, каптерки, кладовки. В свой черед, есть неподалеку от казарм артиллерийский парк, стоянки танковой и прочей техники, склад горюче-смазочных материалов

(Гэ-Сэ-эМ), топливный, чуть подальше – склады вещевой и продуктовый.