Но этого не могло хватить надолго. Это мы тоже знали. Страх затаился в нас и исподволь заполнял душу, и ничем нельзя было его унять: ни перевязкой, ни возней с ботинками и шнурками, ни даже самым разумным будничным разговором. Закончив перевязку, мы на миг открыто взглянули друг другу в глаза и больше уже не стали искать новых уловок.

А страх надвигался. Он еще не скрутил нас по- настоящему. Но он уже подтачивал нас изнутри... скоро мы почувствуем первую судорогу и начнем шарить глазами по сторонам, чтобы только уцепиться, ухватиться за что-нибудь, когда каждый из них будет наедине со своим страхом, словно зверь, ищущий, куда бы укрыться.

Обломив сук, я дал его Герде в правую руку. Потом я обнял ее за талию, и мы заковыляли дальше. Только минут через десять мы добрались до места, откуда я повернул назад. Я точно запомнил его: на камне валялась сломанная сосна и ее засохшая макушка смотрела примерно в ту сторону, куда мы держали путь.

— Ну как, можешь идти?

Она не ответила, и я не глядел на нее, только слышал, как она сквозь зубы втягивает в себя воздух и слегка постанывает всякий раз, когда приходится наступать на правую ногу.

— Давай присядем. Я не могу идти... очень больно... посидим совсем немножко. Хорошо?

В глазах ее стояли слезы, пальцы руки впились мне в плечо. На ходу она несколько раз касалась виском моего лица, и я видел, что с ее лба градом стекал пот.

— Надо идти, — сказал я. — До хутора как-нибудь дойдешь, теперь уже, видно, недалеко.

Она вдруг вскрикнула и тяжело повисла у меня на руках. Я усадил ее в траву, хоть и знал, как опасно вот так сидеть. Тогда страх накрывает сразу. «Но у нее нет больше сил идти, надо передохнуть хоть немного, хоть несколько минут... да и кто знает, навряд ли они нашли наш пистолет, может, они даже не подозревают, что мы были у плотины. А не то мы бы уже услышали, как они идут. Только бы у них не было с собой ищеек. Нет, конечно, у них нет собак, а не то мы заметили бы их там в канаве или на склоне горы. Только бы они не взяли с собой собак... но ведь у них и вправду их нет. Так что если даже они сюда нагрянут, но у них не будет с собой собак, мы просто спрячемся где-нибудь. Здесь где угодно можно укрыться: под глыбами камней, в неприметных для глаз пещерах, в кустах, хотя, впрочем, если приглядеться, не так-то уж легко здесь укрыться, но ведь зато и просторы здесь какие, и не станут же они высылать целую армию против двоих людей, почти уже побывавших в могиле, и только ради того, чтобы схватить их и подвергнуть экзекуции, которую те тысячу раз переживали в мыслях, настолько, что теперь даже не могут спокойно смотреть на какую-нибудь былинку, колышущуюся на ветру, или на кучку облаков, плывущих по небу, потому что и былинка нашептывает им про это, потому что и в облаках проступает лик смерти...»

Я отыскал более или менее сухую кочку и усадил на нее Герду.

— Ложись, — сказал я ей, — ложись, а я осмотрю твою ногу. Может, мы чем-нибудь обмотаем ее поплотнее, только бы ты могла на нее наступать, хотя бы самую малость, большего и не требуется, ты вон какая легонькая... И скоро мы с тобой пойдем дальше: кусочек пройдем — и отдых! И скоро — вот увидишь — должен быть хутор, а он хорошо укрыт за кустарниками и деревьями... и там мы передохнем, а оттуда всего полмили, он же сказал нам...

Но Герда не захотела лечь: ей надо было видеть. Она наклонилась вперед, стиснув лодыжку обеими руками, и пыталась ее размять: она терла ее, трясла и жалобно стонала над ней, будто над умирающим ребенком, которого во что бы то ни стало надо спасти, барабанила по ней пальцами и умоляюще кивала, словно заклиная ее взяться за ум.

И я видел, как к ней подбирается страх: опять Герда облизывала сухие губы, срывала мелкие сучья и разламывала на кусочки. И то и дело хваталась рукой за лоб, убирая волосы. И эти глаза...

— Герда! — Я присел на корточки перед ней. — Сейчас пойдем дальше. Еще минуту — и в путь, ты же видишь, что можешь идти, ты ведь такая легонькая. Не бойся, мы поспеем... Знаю, больно тебе, но это пройдет быстрей, чем ты думаешь.

Я поднялся и бессильно смолк, чувствуя, как подо мной заколебалась почва.

— Отчего ты все время оглядываешься? — холодно спросила она.

Я обернулся и, широко расставив ноги, стал смотреть на восток, куда нам предстояло идти... Но я спиной чувствовал их... они совсем близко, и я уже слышал топот, треск ветвей, хлюпанье сапог по мокрому снегу, видел, как сверкают каски, и слышал, как щелкают затворы, Над ними все время стояло облако. А над нами сияло солнце, рассекая лучами воздух: свет заливал нас со всех сторон.

Я узнавал приметы — все те же: сухость во рту, дрожь лица, неодолимое желание действовать, двигать ногами, бежать...

— Ветер стих, — осевшим голосом сказал я, — и похолодало. Значит, в горах будет туман.

— Тебе не терпится... — прошептала она, глядя на меня как на чужого.

— Не мели вздор! — сказал я, громко смеясь.

Она уловила неискренность этих слов, ее лицо скривилось в горестную гримасу, отчего меня захлестнул стыд, и я наклонился и опустил руку на ее плечо.

— Послушай, — сказал я, — не дури... Она оттолкнула мою руку.

— Уходи! — крикнула она, дернувшись всем телом. — Уходи! Незачем тащить меня за собой. Я больше не в силах идти, слышишь, не могу, не хочу! А ты беги и перейдешь границу. Только отведи меня куда-нибудь, за какой-нибудь камень: или лучше всего в кусты, чтобы я могла лечь... Только бы раздобыть немного воды!

Она заплакала тихо, совсем неслышно. Слезы струились по ее щекам, но лицо ее было как камень. Я стоял, глядел на нее и не знал, что мне делать, и тут вдруг разом страх отступил.

«После, — подумал я, — помнишь, мы решили: после?»

Прошло оцепенение, и я был свободен, спокоен и почти равнодушен ко всему, я увидел вокруг все, что было сотворено задолго до нас: небо с бегущими по нему облаками, деревья с набухшими почками и сверкающие на солнце полоски кварца в горной стене...

— Герда, — сказал я и тихо рассмеялся, — какая же ты дуреха, ты же знаешь, что я останусь с тобой.

Потом мы побрели дальше.

Мы шли не торопясь и каждые пять минут отдыхали.

— Ну как? — спросил я.

Она кивнула; лицо ее страшно осунулось, под глазами пролегли глубокие лиловые тени. Голова ее моталась из стороны в сторону, казалось, бремя волос для нее непосильно.