Я не видел лица Брандта, но, судя по его жестам и позе, он был чрезвычайно доволен собой. Казалось, он смеется про себя счастливым смехом. Он притянул к себе флягу, отвинтил крышку и допил водку, не отводя глаз от канавы и склона.

— Какие редкие идиоты, — пробормотал он, — даже не верится, право, они заслужили медаль за глупость!

Он вдруг резко откинулся назад и увидел нас.

— Хорошо, — прошептал он и кивнул Герде, — я только задержу вот этих господ и сейчас же догоню вас. Живей, бегите вон к тому холму позади пруда, оттуда вам легче будет меня прикрывать, когда я поспешу за вами. Договорились?

Он не стал дожидаться ответа, а обернулся и, приподняв пулемет, припал к нему плечом. Я увидел, что те четверо в канаве подошли ближе, а офицер, который вел восьмерых немцев по склону, взмахнул пистолетом и выкрикнул какой-то приказ... и солдаты... все приближались, не очень быстро, но все же приближались, и скоро солнце ударит им в лицо... Я отполз назад к Герде и зашептал:

— Он прав. Сделаем, как он сказал.

Она в сомнении глядела на Брандта, и я понял: она думает то же, что и я, — теперь он снял с нас всю ответственность и ничто уже не мешает нам уйти. Наши взгляды скрестились, и в них был стыд, и я уже знал, что до конца наших дней нам придется нести в душе и это бремя, если, конечно, мы останемся в живых.

Мы отползли от края взгорка и все так же — ползком — достигли ската. Тут мы вскочили на ноги и побежали вниз, к пруду. Пройдя вдоль всего северного берега, мы стали карабкаться вверх через редкий подлесок, пока не достигли вершины холма, высившегося к востоку от плотины. Тут мы ничком бросились на землю и дальше поползли вперед на четвереньках, пока не нашли место, откуда могли видеть Брандта на взгорке под нами. Отсюда были видны также верхняя часть канавы и северный край склона. Прислонив к камню автомат, я рядом положил кольт.

Герда залегла слева от меня, совсем близко. Она вынула свой пистолет, и я знал, что ее мучит тот же вопрос, что и меня, но никто из нас не произнес ни слова.

Тут я увидел, как Брандт быстро повернул пулемет влево. И сразу раздались выстрелы. Пулемет трижды пролаял, всякий раз толкая Брандта в плечо. Эхо разнесло звук, между канавой и взгорком встал сплошной скрежещущий грохот, и когда один из солдат бесшумно сполз во мрак водоотводного рва, то казалось, будто его сразил сам звук.

Ответные выстрелы грянули со всех сторон. Высоко над нашими головами просвистели пули, потом все друг разом стихло. Я протянул руку и нащупал плечо Герды.

Мы не слышали, что кричал офицер, но, вероятно, он отдал какой-то свирепый приказ, потому что тотчас же в северной части склона показались трое. Они бежали, пригибаясь на ходу, но на склоне не было никакого укрытия. Казалось, перед нами сцена из фильма, снятая замедленной съемкой: еле- еле они продвигались вперед, а когда они пробежали метров восемь- десять, мы снова увидели, как из пулемета вылетают искры, и снова орудие трижды толкнуло Брандта в плечо. Двое упали сразу, но третий солдат сделал еще несколько шагов и только тогда рухнул на колени, а после свалился на бок. В жуткой тишине, окутавшей все вокруг, мы услышали его стон, сначала жалобный, слабый, но вскоре громкий, пронзительный, и вопль этот как бы послужил сигналом для дикой, бессмысленной стрельбы из канавы и со склона.

У меня пересохло во рту, как только открыли огонь, зазудело в ногах, и я желал лишь одного: чтобы Брандт наконец вскочил и побежал к нам и мы могли бы вместе помчаться дальше, но спустя мгновение я уже радовался, что он не ушел, а по-прежнему спокойно лежал в траве за своим пулеметом.

Тут я заметил, что один из солдат, шедших по водоотводной канаве, вплотную подобрался к плотине. Зажав маузер под мышкой, он карабкался вверх по лестнице, и я понимал, что если он взберется на гребень, то под прикрытием взгорка сможет зайти Брандту в тыл.

Я опустил автомат на камень, поросший мягким мхом, а сам думал, что вот до этой минуты немцы не видели нас, может, они только за Брандтом и охотятся, а я мог бы и не стрелять, потому что он, конечно, никуда не уйдет и раньше или позже они все равно его схватят... и тут я осторожно нажал на спуск, и в тот же миг дважды пролаял пулемет.

Солдат уже поставил одно колено на гребень плотины, когда его сразила пуля: он лег поперек стены и двумя руками уцепился за край с внутренней стороны. Но тут же он разжал одну руку, и маузер, выскользнув у него из-под мышки, полетел в канаву, а сам он, скрючившись, остался лежать на краю плотины.

Тут только я обнаружил, что вообще не стрелял. Я забыл снять предохранитель.

Я покосился на Герду, стараясь угадать, заметила ли она это, но она лежала, обеими руками сжимая свой пистолет, и широко раскрытыми глазами глядела на солдата, который все еще корчился и вопил на склоне справа от нас. И тут раздался оглушительный грохот немецкой гранаты, вылетевшей прямо из-под взгорка, на котором расположился Брандт, и я увидел, как он вскочил и, припав к пулемету, выпустил во врагов новую очередь.

Теперь дело приняло серьезный оборот. Пули, со свистом пролетавшие над нами, дырявили воздух как решето, и в кустах между канавой и склоном застрекотал немецкий пулемет, послав длинную очередь мимо цели, а пулемет Брандта, поворачиваясь в разные стороны, коротко огрызался, и я видел, как Брандт выбросил пустой диск и вставил новый.

Наверно, теперь он уже скоро нагонит нас, думал я и втайне радовался, зная, что он этого не сделает, сейчас он израсходует весь диск и бросит гранату, и тогда придет наш черед.

— Не стреляй! — крикнул я, тронув ладонью руку Герды.

Мы были поглощены тем, что происходило на склоне, и совсем позабыли про двух солдат в канаве. А они уже взобрались на плотину и, пригибаясь, бежали к взгорку, и теперь уже было поздно: я не мог достать их из автомата, а Брандт их не видел. Они бежали, прижимаясь к горной стене, там, где начиналась козья тропка, и я уже знал, что будет дальше, и, протянув руку, пригнул Герду к земле, и чувствовал, как дрожат ее плечи, и хотел только одного: жить, только увести ее живой с этого холма, и умчаться с ней в лес, и бежать все дальше и дальше, мимо пограничных постов, и еще...