В последующие недели Бриде не узнал ничего нового об этом рапорте. Кончилось тем, что он перестал об этом размышлять. Несомненно, этот запрос был также продиктован стремлением администрации быть в курсе всего и все держать под контролем.
Бриде привык к лагерной жизни. Он привязался к некоторым из своих компаньонов. Все более или менее похоже смотрели на вещи. С точки зрения моральной, он чувствовал себя менее одиноко, чем на свободе. Эти 250 человек, происходивших из самых различных слоев общества, внушали уважение своей сплоченностью. Какая-то сила исходила от них, и, как после пересечения демаркационной линии, в вокзальном буфете, Бриде испытывал гордость от того, что составлял часть этого сообщества. Он чувствовал себя в безопасности, гораздо в большей безопасности, чем в коридорах министерств Виши. Ему не могли причинить никакого вреда. Он принадлежал коллективу, который был способен ответить на любые принятые против него меры. Тому были доказательства. Уже много раз властям приходилось отменять принятые решения.
Однако однажды вечером по лагерю разнесся слух, что двое заключенных, что были переведены тремя днями раньше в тюрьму Клермон, были казнены. Назывались имена. Некоторые утверждали, что те были гильотинированы. Это показалось Бриде столь чудовищным, что он не поверил. Все эти ужасающие истории всегда казались ему плодам воображения. К тому же и многие его товарищи разделяли его сомнения. Но были и другие, которых тоже было немало, которые были убеждены в достоверности этих слухов. "Если это правда, то должно быть, наши товарищи совершили что-то, о чем мы не знаем", – заметил Бриде. "Ничего подобного, – ответили ему, – Они ничего не совершали. Их казнили как заложников". Один из них, пятидесяти семи лет, очень скромного положения (он был землекопом, который имел несчастье принадлежать рабочей организации), оказался в лагере за то, что на следующий день после Монтуара допустил оскорбительные высказывания в адрес главы государства.
Пользуясь симпатией, которую он смог вызвать у одного из работников лагеря рассказами о своей работе в газетах, Бриде попытался узнать правду. Те двое были действительно казнены. Но он не смог узнать ничего другого. Однако у него создалось впечатление, что в бюро за неделю было известно, что эти двое будут казнены (второй был учителем двадцати семи лет). Таким образом, в то время как заключенные стирали себе белье, писали письма к семье, предавались всем тем скромным занятием своего заторможенного существования, в администрации было известно, что двоим из них предстояло умереть. То, что они могли продолжать следить за лагерем, словно ничего не происходило, на следующий же день вызвало недовольство. Между заключенными и стражей произошли стычки. Капитан Лепелетье принял меры. В итоге некоторые чиновники были смещены. Но это не разрядило обстановку. Не проходило и дня без того, чтобы не проходил слух о том, что будут назначены новые заложники. В лагере появились газеты. Любое сообщение о теракте или саботаже встречало огромное воодушевление. Перед бараками собирались группы. Лагерное руководство, наконец, забеспокоилось. Именно в этот момент они обнародовали заявление следующего содержания: "Мы заметили некоторое возбуждение, вызванное предположением о назначении заложников. Мы хотим поставить в известность заключенных лагеря Венуа, что правительство Французского государства выступает против любых попыток отбора заложников из числа заключенных концлагерей, что прошедшие слухи лишены каких бы то ни было оснований, что никогда ни один заложник не был отобран и, тем более, казнен".
Это заявление некоторых успокоило, но Бриде оставило совершенно безразличным. Правительство Французского государства, столь щепетильное в вопросах чести и порядочности, вовсе не хотело обманывать. Лишь только оно подтвердило, что это не распространялось на отдельные категорий французов, как они немедленно насторожились.
Бриде написал Иоланде, что срочно хотел ее видеть. Скрытым текстом, он дал ей понять, что происходило. Ощущение того, что твоя судьба находиться во власти случая, превращала лагерную жизнь в мучение. Она ответила ему, что не следовала в такой степени предаваться эмоциям. Она занимается его делом. Она надеется вскоре добиться результата. Не позднее, чем через две недели, она приедет к нему, и не с пустыми руками, но с хорошей новостью.
Как она и обещала, спустя две недели она приехала в лагерь. Включая время, проведенное в Санте, Бриде уже около шести месяцев находился в заключении. Он очень похудел. Это было бы пустяком, если бы не ощущение того, что ты попал в тиски, которые неумолимо сжимались. Несмотря на все ее хлопоты, визиты, письма, обращения к друзьям, он по-прежнему оставался заключенным и в условиях, которые незаметно ухудшались. Когда он увидел свою жену, совсем не изменившуюся, скорее похорошевшую, заметно обрадованную возвращением к активной жизни, у него возникло ощущение, что она не то что отстранилась от него, но недооценивала серьезности ситуации. Она обняла его, словно вернувшегося с войны, пытаясь забыть, что была элегантно одета и тщательно накрашена. Она тут же сказала ему, что если и не приезжала раньше, то потому, что дожидалась великой новости. Она получила ее. Бриде свободен. Все окончено. Он больше не заключенный.
Бриде на мгновение лишился дара речи. "О, милая! – наконец воскликнул он. – Если бы ты знала, какое облегчение ты мне доставила". Он объяснил ей, что не страдал от лагерной жизни. Он мог плохо есть, плохо спать, жить в бараке на мокром бетоне. Он никогда не придавал значения удобствам. Иоланда прекрасно знала это. Но что было отвратительно, так это спрашивать себя каждое утро, не составлен ли новый список заложников, и нет ли тебя в их числе.
