Предновогоднее застольное о любви В снегу кувыркаются лисы, В снегу кувыркаются волки. Под снегом игривые крысы Друг друга кусают за холки. К чему эти вольные позы Среди заметенной России, Где страшные миру морозы И люди, от водки косые? К чему сладострастные стоны И похоть в глазах маслянистых? И, кстати, куда Купидоны Спешат на крылах бархатистых? Негодные голые твари! В руках – арбалеты тугие. Поймать бы, да врезать по харе, Как принято в снежной России! Зачем над людьми и зверушками Кудрявые бесы охальные Порхают, трясут титирюшками, И будят мечты сексуальные? Не к месту они, не ко времени, В России по зимней погодке Не греют любовью по темени, Коль принято спиртом по глотке! Не слышат. И даже не слушают. Уже надо мною кружатся! Запели тетивы… Докушаю, Допью, – ДА ПОЙДУ КУВЫРКАТЬСЯ!!! Exegi monumentum (Всем посланным мною и пославшим меня) Я памятник себе воздвиг нерукотворный… А. Пушкин и далее, в глубь веков. Он многих на хуй шлёт и шлёт тропою торной, И вряд ли зарастёт та славная тропа, Покуда этот муж с улыбкою задорной Не срезал языка при помощи серпа. Нет, всех он не послал – и это пуще гири Героя тяготит и давит, как свинец. Стал быть, не смолкнет он, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один самец. А слух о нём идёт! Дошёл уж до престольной, Трепещет перед ним всяк сучий в мире муж, И хитрый внук татар, и жид [2] , и ныне вольной Русак, и младший мистер Буш. И долго будет тем любезен он поэту, Что ядовиты пасквили вовек не осуждал, За них не звал, как чмо, к судебному ответу И никогда еблом не торговал! Велению его, о брань, пребудь послушна! Обида не страшит ругаку-молодца, На цензоров своих он смотрит равнодушно, В раздвоенный прицел стоячего конца. Февраль 2002 г. О складных словах (в помощь собрату-версификатору) Кантата Глюка – что запах пука, что эхо стука, реки излука иль гибель Кука. Иль Левенгука. Или наука стрельбы из лука… Какая мука с собой разлука! Какая мука… Тщета… Докука… Ах, рифма-сука!.. Прелюбомудрие (Из «Опытов»)
Женщина – существо изначально без члена, Следовательно, бесконечна; влагалище её – квинтэссенция глубины. А мужик, будь у него хоть елда по колено, Не имеет вагины, значит, спесь его и гордыня – превентивно смешны. И сколько б ни тужился он, напрягая чудовищный фаллос; И сколько бы ни заявлял, что «баба не человек, но всего лишь жена», Все его экзерсисы по сути своей – производство словесного кала. А физически он никогда не родит ничего, помимо и кроме – еще раз замечу – говна. пятница, 17 Марта 2000 г. Как-то, начитавшись безумного философа Ницше, белогвардейского контрреволюционера Гумилева, таинственного Кастанеды и прочих экзотически-экзотерических авторов (полный список для любопытствующих могу выслать по «мылу»), я решил: поэзия неведомого – вот моя экологическая ниша в современной русской литературе. Вдохновение было столь велико, что я тут же взялся за перо. Предо мною расстилались мрачные пейзажи современной действительности, крепко перевитые, спелёнатые прямо-таки незримыми для большинства сограждан щупальцами и лианами «тонких миров». Демонические сущности плескали полуслепым бедолагам крылами прямо в лица, а те лишь отворачивались, думая, что ветер. Провидцы хватали их за рукава, а они отмахивались от бомжей. Незримые «помощники» магов пили из них эмоции, а они безропотно отдавали последнее и тащились дальше пустые, жалкие, выпитые до сухой кожуры на сухом костяке. И я рванулся в бой. Строчки рождались в муках, зато искомой мрачности и угрюмого пафоса было в них хоть отбавляй: От великого к смешному (История одной измены) Холодна, черна, забыта эта древняя дорога. Гвозди ветра рвут одежду, тело ранит дробь снегов. Саван неба в серых складках прячет ангелов и Бога. Лёд забвенья. Дым пожарищ. И безмолвие песков… Что сорвало, что послало, что, скажи, тебя толкнуло пьяной этой, Бурной ночью в плен к безжалостной судьбе? Мука жизни? Мука смерти? Мука песни не пропетой? Или дикий пламень страсти, что проник в глаза к тебе? Слышишь? Слышишь? Что там? Что там? Что толкает ноги к бегу? Шёпот вздохов? Шелест шерсти? Шум уверенных шагов? Завыванья, хрипы, стоны, скрип когтей по льду и снегу? Или лязгом тяжкой цепи, пожирающей надежду, лязг сочащихся слюною, окровавленных клыков? Кто ты? Где ты? Просыпайся! Поворачивай скорее! Разве ты ещё не понял? Это, дерзкого губя, Ярко-алые от жажды, ИХ зрачки шипят, как змеи В предвкушении добычи. Ну, беги, спасай себя! Ты ослаб, упал и сжался. Ты не в силах быть не павшим Перед этой тёмной стаей, перед этой злой толпой. Ты, ступая этой ночью на озябшую дорогу, был безумным псом уставшим. Ты погибнешь и исчезнешь, и погаснешь… Чёрт с тобой! Пир восторженных вампиров; хороводы вурдалаков; Крысы, липкие от крови; стаи падальщиц-ворон, Что рисуют в низком небе пентаграммы страшных знаков – Вот конец твоих скитаний, погребальный перезвон… |
