Незадолго до смерти Коуртни просил разрешения вернуться. Я не имела ничего против, но Совет решил, что потомок Плантагенетов опасен – народ по-прежнему чтил эту династию, пострадавшую от руки моего отца. Интересно, мелькнуло в голове, а когда Плантагенеты сидели на троне, тогда их так же любили в народе? И что будут говорить о Тюдорах, когда корона перейдет к другим?

Коуртни так и не смог осуществить свою мечту о власти. И умер изгнанником в Падуе, вдали от родины.

Филип прислал письмо. Он выражал искреннее сожаление по поводу неотложных дел, ставших причиной нашей затянувшейся разлуки, и надеялся вскоре приехать. Надо о многом поговорить – писал он.

Я ничего не могла с собой поделать – меланхолии и след простыл, вновь забрезжила надежда.

Вот и верь слухам, говорила я себе, – он любит меня, это чувствуется в письме, его просто задержали дела, которые он хочет обсудить со мной, что вполне естественно, поскольку мы – муж и жена.

Возможно, я стала и менее наивной, потому что, страстно желая ему верить, я все же понимала – ему просто понадобилась моя помощь.

Ну и что? – тут же заглушала я голос рассудка, – разве жена не должна помогать мужу?

Я внимательно посмотрела в зеркало: темные круги под глазами, морщинки. Но оживленное выражение придавало лицу моложавость.

Сьюзан нашла, что выгляжу я неплохо. Но откровенно призналась, что боится, как бы Филип снова не причинил мне боль.

Интересно, какая же помощь ему потребовалась, задумалась я, – наверное, против Франции. Но главное – он возвращается! Мы снова будем вместе и… по ночам будем любить друг друга. И, может быть, на этот раз я действительно забеременею. Ребенок! Если это случится, все мои страдания окажутся не напрасными!

Снова и снова я уговаривала себя – многие в моем возрасте рожают. Я истово молилась. Я хотела, чтобы со мной о наследнике престола молилась вся страна. Но в народе наверняка распевали ту гнусную песенку и проклинали меня за костры.

Как-то я пошла навестить Реджинальда. Несмотря на болезнь, он поражал меня своей духовной силой. Он уже не мог ходить, но, как и раньше, продолжал заниматься науками.

Реджинальд был в курсе всего, что происходило в Европе, и находился в тесном контакте с Римом, переписываясь с тамошними кардиналами.

– Филип приезжает, – сообщила я.

– В Англию?

Я кивнула.

– Ну да, конечно, – сказал Реджинальд, будто разговаривал сам с собой, – опять война, никак не поделят Европу. Но ничего из этого не выйдет – так и будут воевать без конца, то один победит, то другой.

– Из-за этой войны мы так долго не виделась с Филипом, – вздохнула я.

– Я всегда был против этого брака, – помедлив, произнес Реджинальд, – вы помните, я предупреждал вас: лучше было править страной единолично. Народ никогда не примет его. Англичане вообще ненавидят иностранцев.

– Похоже, люди ненавидят не только иностранцев, но нередко своих же соотечественников. В мире накопилось слишком много ненависти.

– Сейчас в Европе появилась еще одна сила… новый Папа Римский, – задумчиво продолжал Реджинальд.

– Но ему же восемьдесят лет! Как могли избрать человека столь преклонного возраста?

– Павел IV – незаурядная личность. Тот жизненный опыт, который он накопил за восемьдесят лет, ему удалось правильно использовать.

– А почему не избрали вас? Вы должны были стать Папой!

– Дорогая Мария, я человек нездоровый.

– Но они предпочли старика!

– Вы не видели его. У него энергия юноши, а разум старца. Такое сочетание – большая редкость. Жаль, что новый Папа недолюбливает Филипа.

– Каким образом Филип успел вызвать его неприязнь? Прямо скажем, он поступил неосмотрительно.

– Филип пытался помешать избранию кардинала Караффы, но теперь кардинал стал Папой, и у Филипа появился сильный противник, – в голосе Реджинальда звучала откровенная ирония.

– Но человек, столь близкий к Богу, должен уметь прощать.

Реджинальд улыбнулся.

– Папа сделает все, чтобы выставить Филипа с континента. Для этого он даже пойдет на союз с французами.

– Сколько себя помню, всегда одно и то же – то отец заключал союз с королем Франции, то они становились заядлыми врагами и заключался союз с императором Карлом. Чего стоят все эти союзы, объясните мне, Реджинальд?

– Они играют временную, но достаточно большую роль. Видимо, Филип не на шутку встревожен.

– Так вот почему он возвращается! Он хочет все со мной обсудить.

– Я скажу вам, чего он хочет – иметь за спиной Англию. И потребует от вас объявить войну Франции.

– Войну? Я ненавижу войны! У нас и без того положение тяжелое. Да еще засуха. Люди боятся, что наступит голод. А когда возникает призрак голода, они обрушивают свой гнев на тех, кого считают богатыми и сытыми. Страну трясет с тех пор, как мы вернулись в лоно римской церкви. Ах, Реджинальд, знали бы вы, как я несчастна. Народ меня больше не любит. Мне кажется, все ждут моей смерти, чтобы… присягнуть на верность Елизавете.

– Но она уведет Англию от Рима!

– Елизавета сделает то, что ей выгодно.

– Она присутствовала на Мессе…

– Да… но показала всем, как ей было противно. Она, как флюгер, поворачивается туда, куда дует ветер.

– Кое-кто считает, что ее следовало бы допросить.

– Я не могу поверить, что она способна причинить мне зло.

– Вы слишком доверчивы.

– Да, – согласилась я, подумав о Филипе, – и я не прибегаю к разным уловкам.

Он положил свою руку поверх моей и мягко произнес:

– Вы поступили правильно. Разве не вас избрал Господь для того, чтобы вернуть Англии ее истинную веру? Надо радоваться, что вам это удалось. Пройдут века, но люди не забудут, что в период правления королевы Марии Тюдор Англия вернулась в лоно римско-католической церкви.

Мне было хорошо с ним. Хотелось поболтать о детстве, вспомнить, как я впервые его увидела. И как наши матери постоянно шептались между собой, сидя за вышиванием, – они так хотели, чтобы мы поженились. Если бы я вышла замуж за Реджинальда, когда была молода и влюблена в него, вся моя жизнь сложилась бы иначе.

Но из этого ничего не вышло. И сейчас я ждала Филипа, возвращавшегося только затем, чтобы моя страна объявила войну Франции.

Возникла угроза нового мятежа. На этот раз инициатором был Томас Стаффорд – племянник Реджинальда, что меня не на шутку расстроило.

Реджинальд тоже был удручен случившимся. Когда Томас, отказавшийся принять католичество, уехал в Европу, Реджинальд виделся с ним и подолгу беседовал, но все напрасно.

Мать Томаса – Урсула – была дочерью моей незабвенной графини Солсбери, то есть сестрой Реджинальда. Таким образом, со стороны матери Томас был потомком Плантагенетов. Отец его, третий по счету герцог Букингемский, был сыном Томаса Вудстока и внуком Эдуарда III. Другими словами, с обеих сторон – и с материнской, и с отцовской – Томас был королевской крови, что давало ему основания претендовать на престол. Причем он считал, что у него прав больше, чем у меня, ибо, как он заявлял во всеуслышание, я сама потеряла это право, выйдя замуж за испанца.

Обвинения эти звучали настолько самонадеянно и глупо, что можно было бы и не придавать им значения, однако вскоре выяснилось, что Томас не ограничился оскорбительными выпадами, а принялся действовать.

Английский посол в Париже прислал несколько депеш с сообщением, что Анри Второй принимал у себя Томаса Стаффорда, оказывал ему знаки внимания и пообещал дать в помощь два военных корабля.

В один из холодных февральских дней в Лондон прибыл испанский посол Рэй Гомес да Сильва. Я была очень рада, понимая, что его визит связан со скорым возвращением Филипа.

Рэй Гомес был типичным испанским грандом с изысканными манерами. Он умел понравиться, а своими бархатными глазами намекнуть, что и вы произвели на него неизгладимое впечатление.

Не успев ступить на английскую землю, он тут же попросил аудиенции, и я приняла его без промедлений.