Да к тому же ведь он был среди блути – изгой. "Куцаный". Но об этом Мишка старался не вспоминать лишний раз. Чего душу зря травить?
Пока он так размышлял, отвар закипел. Мишка посмотрел на вскипевшую бурду и опять удивился: зачем занялся такой глупостью?! Боже мой, кому расскажешь – это ж белая горячка! Впрочем, теперь уже стало интересно: неужто вправду сработает? Он разделил отвар на две равные части. Вторую часть нужно было выпить по истечении шести часов, чтобы превратиться опять в человека. Если же не выпить, то можно навсегда остаться зверем.
– Нет, неужели вправду сработает? – сказал Мишка вслух, чтобы подбодрить самого себя. – Черт, еще траванешься этой гадостью.
Но его успокоило то, что травы продавались в аптеке, и если б они были ядовитые, то их, скорее всего, без рецепта не продавали бы. Зажав нос, он залпом выпил. И, не теряя ни секунды, как предписывалось в магической книженции, произнес по бумажке записанные заклинания и стал делать дыхательные упражнения, сев в позу "колышущегося тростника". Чтобы стать человеко-волком, нужно было сделать шесть дыхательных упражнений, повернувшись на юг; чтобы стать леопардо-ягуаром, нужно было сделать семь таких упражнений, повернувшись на запад; для тигро-льва – восемь, с поворотом на север; для медведя – девять, с поворотом на восток. Он решил начать сразу с леопардо-ягуара, – чего мелочиться с какими-то там волками. Тем более волк-оборотень – это так банально, что просто навязло в зубах.
Итак, он стал дышать: быстрый, глубокий вдох, до самой диафрагмы, потом медленный выдох в течение пяти секунд, затем опять глубокий вдох и снова медленный выдох… Он вдруг почувствовал не испытанную ранее ярость, а также беспричинную, истеричную злость. А также звериный голод. Он чувствовал, как с каждым вдохом и выдохом с ним начинает что-то происходить – ранее не испытываемое.
Когда он закончил дыхательные упражнения, голод его не знал границ. Он набросился на ветчину и буквально сожрал ее в несколько секунд. Организму нужны были белки, жиры и углеводы. Он раздирал колбасу ногтями, на глазах превращавшимися в острые огромные когти. Он рвал ее зубами, с каждой секундой ощущая, как растут, режут ему десны клыки, острые и огромные, ранящие губы. Он вдруг почувствовал букет всевозможных запахов, услышал, как у соседки пищат под полом мыши, как она, дура старая, смотрит "Санта-Барбару" и громко сопереживает героям…
Он подошел к зеркалу и похолодел: из ледяного зеленого запредела на него смотрела черная, с кровавыми глазами и сахарными клыками, огромная пантера. Он восторженно выпрыгнул в открытое окно и бесшумно побежал по улице, стелясь черной тенью вдоль заборов. Из подворотни гавкнул какой-то пес, и уже через мгновение Мишка закусывал сочной, нежной, прямо-таки сладкой собачатиной. Ах, как это было вкусно!
Он подкрался к санаторию, залег в кустах, что росли вокруг фонтана, у которого любил гулять перед сном судья. На скамейке какой-то донжуан уговаривал девицу; та ломалась тульским пряником, набивая цену. Мишку очень раздражала эта сцена, и он уже хотел было рыкнуть, чтобы спугнуть парочку, но тут увидел идущего судью под ручку с какой-то дамой.
Когда они стали обходить фонтан с дальней, темной стороны, тут Мишка его и сцапал. Все произошло в мгновение ока: из-за темных кустов магнолий метнулась вдруг черная длинная тень, судья не успел даже вскрикнуть, как шея его была перекушена, дряблый живот вспорот, а в рот засунута старая мочалка.
Мишка отбежал на полкилометра, поднялся в гору, послушал завывания санитарной машины, увидел, как промчались к санаторию три милицейские машины, но ничто не дрогнуло, не отозвалось в его душе. Это была душа зверя.
Времени оставалось еще достаточно много, и Мишка решил побродить по горам, тем более что это не составляло теперь никакого труда – тело было гибким и послушным. Через час он взял кабаний след, а еще через полчаса два подсвинка уже лежали с прокушенными шеями и распоротыми животами. Одну свинью он съел, а другую решил забрать с собой. Взвалив на загорбок, принес домой, незаметно перебросил ее через ветхий забор, прикрыл каким-то брезентом, вошел к себе, выпил вторую половину отвара и стал ждать метаморфозы.
И не заметил, как заснул. Проснулся через час – уже рассветало, -проснулся разбитый, с тяжелой головой, с противным вкусом во рту. Будто с глубокого-глубокого бодуна. Сил не было даже шевельнуть рукой. Будто всю ночь черти горох на нем молотили…
Кое-как дополз до зеркала, чтобы убедиться, что опять в человеческом обличье. Да, в зеркале отразился Мишка, помятый, с клочковатой черной бородой, похожей на шерсть пантеры, да на двух пальцах еще остались когти, пришлось срочно отпиливать их напильником, потому что ножницы не брали. Вспомнил про свинью. Разделывать не было никакой возможности, постучал хозяйке, предложил продать кабана на базаре, а деньги забрать в счет квартплаты. Жадная старуха с удовольствием согласилась. Все приставала: где добыл? Где-где? На охоте! – отмахивался Мишка от надоедливой старухи. Отдыхал он три дня. Между тем газеты пестрели всевозможными фантастическими заголовками, профессор едва успевал давать направо и налево интервью, одно вздорней другого.
Через неделю Мишка решил "сделать" банкира. Навел справки. Самым крутым и самым мерзким был некто Лантовский. Этот тип, как все они, бывший когда-то комсомольским работником, потом директором кооператива, сбивший первые бабки на продаже цветочков и окончательно разбогатевший на обмане, на фальшивых авизо и "пирамидах", – он был знаменит в городе еще тем, что в горах у него находился настоящий замок, который он называл "Орлиное гнездо", а народ окрестил "Гнездом грифа" и куда, по слухам, привозили тринадцати-четырнадцатилетних девочек, с которыми этот ублюдок развлекался.
Мишка опять вскипятил отвар. На этот раз повернулся на север и сделал восемь дыхательных упражнений. И вскоре созерцал в зеркале нечто странное: это было именно – "тигро-лев": сероватая, в мелкую полоску шкура, как у туранского тигра, истребленного недавно, рыжеватая грива, правда, негустая, как у тоже истребленного месопотамского льва, – рисунки этих исчезнувших зверей Мишка рассматривал как-то в "Жизни животных".
Всю ночь Мишка в тигрино-львином обличье бесшумно бродил вокруг одинокого дома в горах, пугая собак. Он изучал подходы и подъезды, между делом задрал оленя, полакомился парным нежным волокнистым мясом и уже под утро взял кабаний след и стал преследовать стадо. Уже настигая, почуял неладное, остановился, и тут загремели выстрелы, зажужжали пули. Оказалось, он, сам того не желая, нагнал кабанов на охотничью засаду. Когда стрельба прекратилась, сквозь кусты, подкравшись, Мишка увидел засидки стрелков, машины, самих людей. Подкрался ближе. Возле одной из машин на раскладном стульчике перед костром сидел человек в каракулевой генеральской бекеше, с очень знакомым лицом. Другой, гораздо старше, но, видно, ниже по званию, услужливо нанизывал на шампуры мясо только что застреленных кабанов. Подходили возбужденные люди, подобострастно докладывали. Оказалось, это известный своим вероломством и подлостью генерал, недавно сдавший очередную армию каким-то сепаратистам-ополченцам. А тут он, видно, оттягивался после трудов предательских. Хоть Мишка и не служил в армии, но русскую армию он уважал. И, как половина населения, ненавидел этого генерала-предателя, перевертыша и вообще-то ублюдка.
Генерал услыхал шорох в кустах. "Эй! Кто там? Ну-ка, доложи голосом!"
Сгруппировавшись, Мишка прыгнул и в долю секунды откусил генералу голову. Больше уж он никого не сдаст! – думал Мишка, уходя от погони. Собаки вскоре отстали, выстрелы стихли, и Мишка с чувством исполненного долга отправился домой.
Проходя мимо войсковой части, которая принимала, как он знал, участие в боевых действиях, бросил генеральскую голову к воротам. То-то радости завтра у солдат будет!
Всю неделю в газетах и на телевидении стоял визг. Его, Мишку, окрестили "Робин Гудом в тигриной шкуре". Он еще раз ходил ночью на дорогу, ведущую к "Гнезду грифа". Прождал почти всю ночь. Без толку. Еле успел к сроку. Через неделю, уже в третье посещение этого таинственного горного дома, увидел целую кавалькаду из машин. То ехал банкир со своей многочисленной охраной. Мишка перегородил бревном дорогу, залег в кустах и стал ждать. Машины остановились. Полчаса, если не больше, – Мишке хорошо было слышно из засады, – народ совещался, препирался: ехать или не ехать? Вдруг мина?..
