("десантная" или "танковая" модель), с металлическим откидным прикладом, калибра 7,62, где пули со стальным сердечником и запросто просаживают шейку рельса, – что для них какая-то там бронированная дверь?!

И вот мы вдвоем с подельником поднимаемся на – какой там?

– на третий этаж. Шофер внизу, караулит подъезд. Подельник в маске, всходит до четвертого этажа и вызывает для себя лифт

– на нем потом и уедет. А я подхожу к двери и звоню. Длинно, требовательно. Так, словно случилось нечто сверхаварийное и суперважное. Конечно же в такую рань к двери подойдет он сам, какой бы трус ни был, жена его все-таки вытолкает, хотя бы спросить: кто там? Итак, из-за двери раздается блеющее: "Кто там?" – но я с понтом не слышу и запускаю еще один дли-и-инный звонок, чтобы спровоцировать его еще на одно блеяние, дабы удостовериться, что подает голос именно он – зачем же нам невинную душу губить, чай православные. И когда он повторно проблеет дрожащим голосом: "Кто там?" – в ответ получит очередь, трескучую, дымную очередь поперек груди, по животу, прямо через дверь. Через железную, кованную, надежную его дверь, оклеенную для красоты дерматином. Старый добрый АКМС – это вам, ребята, не нынешние пукалки с укороченными стволами и ничтожными воробьиными калибрами, старый добрый АКМС – это настоящая машина для настоящих мужчин.

Да, приходится с удовлетворением констатировать: оружие, изготовляемое при "отце народов" было и в свое время лучшим в мире, и до сих пор не устаревает. Спросите любого, более-менее приличного террориста: что он предпочитает для дела? – ответ будет однозначным: из пистолетов – ТТ, из автоматики – АК, калибра 7,62 (русский классический трехлинейный калибр). Все позднейшие малокалиберные штучки – не оружие, а какая-то, извиняюсь, порнография – вы уж не серчайте на мена за правду, гражданин Калашников!

Итак, мечи свое разящее копье, бушмен наивный, мечи в нарисованного врага, поражай его, сучару, поражай стальной пикой: в голову, в печень… Удар! Еще удар!

– Наши тела – меч, в наших душах – покой,

Наше дыхание – свято,

Мы движемся, всех любя,

Но дай нам немного сил, Господи,

Мы всех подомнем под себя.

Козлы!

Козлы-ы!

Да какие вы козлы?! До "козлов" вам – ого-го-го! Вы

– клубок скользких червей, кокон кровавой мрази. Жизнь наезжает на вас все круче и жестче, грубой крестьянской телегой, – и скоро от вас лишь кровавая дрянь брызнет на стенку. Еще чуть-чуть, и вы будете вышвырнуты на свалку истории, все эти специалисты по всевозможным (см. выше)

"духовным" полям, окоемам и пядям, все блаженно-лукавые бородатые болховитяне, мандельштамоведы, поющие на своих сходняках стихи аки псалмы, – скоро не будет больше этих глупых гранитных досок третьестепенным подмалевщикам, которые вы так профессионально навострились открывать, не будет и собраний сочинений никому не известных борзописцев, к которым вы так ловко пристрастились писать предлинющие комментарии, сотканные из общих мест. Вы ненавидите друг друга, хотя различий у вас на удивление немного, вы все ужасающе бесталанные иллюстраторы общеизвестного и всех вас кормит так называемая "духовность" – а вы-то хоть знаете, с какого плеча креститься, выпускники партшкол?

Сколько памятников и досок понаоткрывали неизвестно кому,

– из того гранита лестницу можно было бы сделать, хоть одну в городе приличную, сколько талантов толкнули к бутылке и в петлю, и сколько написали потом о них воспоминаний! Сколько тащите вечно "подающих надежды" своих клевретов, у которых языки давно уже приобрели форму ваших ягодиц!

Если б я был бандитом, я бы поставил себе за правило очищать любимый город от ваших смешных, убогих, никчемных монументов.

Тем более, все это противно христовой вере… Вот уродливый а-агромадный идол, призванный изображать третьестепенного стихотворца в кавалерийской шинели, певца пастухов и сивок, который раза в два больше памятника самому императору Петру Великому – тротиловую шашку (ТШ-200) под него! Впрочем, не свалит. Тогда танковую мину (ТМ-72) под него! Жахнет -мало не покажется. Вот нечто карикатурно-бомжеобразное, исходящее неустроенностью, мазохизмом и косноязычием, это нечто позорит, унижает, уничижает того, чье имя написано на этом бронзовом непотребстве -коммулятивный заряд (КЗ-6) под этого монстра! Вот еще глыба бронзы в виде человека, сидящего в смокинге (!) на грязном бревне, с какой-то лохматой дворнягой – ни человек, ни дворняга, ни бревно к нашему городу не имеют никакого отношения – противопехотную мину (ПМН-2) ему под мышку, и для верности под собаку – "лимонку" (Ф-1).

"Лимонка", так же как и АКМ, – это единственное, что по-настоящему котируется на Западе, да и на Востоке, – не ваша пресловутая замшелая "духовность", а именно эти предельно простые аргументы русской индивидуальности наиболее популярны и особо почитаемы в мире. Недурны также были и наши ядерные подводные лодки, которые порезали на металлолом под ваше пацифистское восторженно-истеричное блеяние.

– Мои слова не особенно вежливы,

Но и не слишком святы,

Мне просто печально, что

Вы могли бы быть люди…

Удар! Еще удар! В печень, в голову, в сердце, в душу, вашу мать…

Да, с детства я мечтал быть бандитом. Налетчиком.

Террористом. Гангстером. Робин Гудом. Бомбистом Савенковым. Безжалостным и хитрым Камо. Отчаюгой Котовским. Отважным Че Геварой. И вроде все предпосылки к этому были: конфликтный, вздорный, упрямый, несдержанный, да притом вырос в пригородной воровской слободке, где восемьдесят процентов взрослого мужского населения тянули срокА (впрочем, и женщины не сильно отставали); из друзей детства сейчас пересидели, кажется, уже все, некоторые особо выдающиеся деятели имеют по четыре-пять ходок, а троих орлов уж нет на этом свете – да будет земля пухом Худяку, который поставил мне когда-то под глаз хороший бланш, – Чикаго да и только! – но, увы, я пошел по другой стезе. Не стал папой местной мафии, а стал – тьфу! -беллетристом-борзописцем. Правда, говорят, недурным. Даже вроде как генералом писательским. Что тоже нехерово, – а, пацаны?! Или все-таки бандитом, пожалуй, я бы достиг большего? Кто знает. Но уж тогда кое с кем разобрался бы -это уж точняк.

А впрочем… Если б я был настоящим, всамделишным бандитом, суровым семипудовым братком на шестисотом "Мерседесе", с двойной золотой цепью на толстой шее, имел четырехэтажный кильдим с лифтом и бассейном и прочими атрибутами "крутизны" (см. выше), то скорее всего о существовании таких ничтожеств, такой пыли под ногами, как вы, образованцы-оборванцы, я бы даже и не подозревал. А пока – вот вам, ребятки, памятник. Не обессудьте, что не из гранита, а из другого вещества, но радуйтесь хоть такому – как-никак останетесь в истории. И да не зарастет к нему народная тропа. Получите и любуйтесь.

Козлы!

Тот волосатый псих гнался за Мишкой от самого порта чуть ли не три квартала, гнался и орал: "Книгу! Книгу брось! Все забери, а книгу отдай, гад!" И Мишка подумал, убегая, что, видно, книга уж очень какая-то ценная, и потому наподдал еще. Придя домой, постоял, как всегда, у клена, что рос под окнами, покурил, послушал ночные звуки, пощупал сквозь холщовую ткань сумки книгу и только тогда вошел в свое жилище. Да, это было именно жилище. Трудно было назвать домом то, в чем жил Мишка. Ну, если только еще бунгало…

Итак, войдя, первым делом осмотрел украденную сумку – там было какое-то неинтересное, грязное, старое шмотье, немного денег, заграничный паспорт с двенадцатью визами на имя Гелия Нектаровича Джим-Джимайло, а также тоненькая самодельная книжонка о черной магии, из тех, что продаются сейчас сплошь и рядом на развалах, да ко всему прочему даже не напечатанная, а написанная чуть ли не карандашом; точнее, это были записи разными чернилами и фломастерами, притом на разной бумаге, переплетенные в желтый бумвинил. Мишка разочарованно хмыкнул, швырнул книжонку в груду всякой макулатуры, валявшейся на полу под диваном, а сумку вместе со шмотьем засунул в печку и сжег. Да, бунгало у Мишки было ко всему прочему еще и с печным отоплением.