– Вставай, пора уже.

И она снова принималась за трудъ и мучила землю, которая жаловалась, покрываясь цвтами.

Солнце такъ палило, что на деревьяхъ трескалась кора. Въ теплую утреннюю зарю люди потли на работ, точно въ полдень, и, несмотря на это, двочка все больше худла и кашляла.

Казалось, что цвты забирали себ румянецъ и жизнь, которыхъ недоставало ея лицу, и она цловала ихъ съ необъяснимою грустью.

Никому не пришло въ голову позвать доктора. Къ чему? Доктора стоятъ денегъ, и дядя Тофоль не врилъ въ нихъ.

Животныя знаютъ меньше людей, а прекрасно проживаютъ свой вкъ безъ докторовъ и аптекъ.

Однажды утромъ на рынк сосднія торговки стали перешептываться между собою, съ состраданіемъ глядя на двочку.

Чуткое ухо больного ребенка разслышало все, что он говорили. Ей суждено было пасть, когда будутъ падать листья.

Эти слова стали преслдовать ее всюду. Умереть… Хорошо, она покорялась судьб, но ей было жаль старика, который останется безъ помощницы. И еще если-бы она умерла по крайней мр, какъ мать, въ расцвт весны, когда весь садъ весело-безумно переливалъ яркими красками, а не тогда, когда земля оголяется, деревья похожи на метлы, и поблекшіе зимніе цвты печально глядятъ съ грядокъ.

Когда будутъ падать листья!… Она ненавидла деревья съ голыми втвями. Они казались ей осенними скелетами. Она убгала отъ нихъ, точно ихъ тнь приносила несчастье, и обожала одну пальму, посаженную монахами сто лтъ тому назадъ, стройнаго великана съ короною изъ покачивающихся перьевъ.

Эти листья никогда не падали. Двочка подозрвала, что это можетъ быть глупость, но ея стремленіе ко всему чудесному пробуждало въ ней надежды, и, подобно человку, ищущему исцленія у чудотворнаго образа, бдная двочка проводила краткія минуты отдыха у подножія пальмы, защищавшей ее тнью своихъ острыхъ листьевъ.

Тамъ провела она лто, глядя, какъ солнце, не грвшее ее, поднимало пары отъ земли, точно желая вырвать цлый вулканъ изъ ндръ ея. Тамъ застали ее первые осенніе втры, срывавшіе сухіе листья. Она длалась все печальне и худе, и слухъ становился такимъ чуткимъ, что она слышала самые отдаленные звуки. Блыя бабочки, порхавшія вокругъ ея головы, прилипали крылышками къ ея лбу, смоченному холоднымъ потомъ, точно желая увлечь ее въ иной міръ, гд цвты рождаются сами, не вбирая въ благоуханіе и яркія краски ничего отъ жизни тхъ, кто ухаживаетъ за ними.

Зимніе дожди не застали уже двочки. Они пролились на согнувшуюся спину старика, работавшаго попрежнему съ лопатою въ рук и съ опущеннымъ въ землю взоромъ.

Онъ покорялся судьб съ равнодушіемъ и отвагою покорной жертвы нужды. Работать, много работать, чтобы не знать недостатка въ кастрюльк съ рисомъ и въ плат хозяину!

Онъ былъ одинъ, Двочка ушла за матерью. Единственное, что оставалось ему, была эта измнница-земля, которая сосала людей и собиралась высосать и его, земля, вчно покрытая цвтами, благоухающая и плодотворная, точно смерть не проходила по ней. И ни одна роза не засохла даже, чтобы проводить бдную двочку въ путь.

Въ семьдесятъ лтъ старику приходилось работать за двоихъ. Онъ копался въ земл съ еще большимъ упорствомъ, чмъ прежде, не поднимая головы, и относясь вполн равнодушно къ окружавшей его обманчивой красот природы, зная, что она продуктъ его рабства, желая только выгодно продать эту красоту и срзая цвты съ такимъ же чувствомъ, точно онъ косилъ траву.

Весь театръ былъ охваченъ восторгомъ. Какой дебютъ! Какое чудное представленіе Лоэнгрина! Какое сопрано у этой артистки!

На красномъ фон креселъ въ партер виднлись головы мужчинъ и неподвижныя башни изъ лентъ, цвтовъ и тюля, не склонявшіяся другь къ другу ни отъ скуки, ни для болтовни; въ ложахъ царила полная тишина; нигд не было слышно разговоровъ даже вполголоса. Наверху, въ адской галлере, называемой въ насмшку раемъ, восторгъ вспыхивалъ шумно и неизмнно, словно глубокій вздохъ удовлетворенія, каждый разъ, какъ раздавалось нжное, сильное и мощное сопрано. Какое чудное представленіе! Все въ театр казалось новымъ. Оркестръ состоялъ изъ ангеловъ. Даже центральная люстра свтила ярче.

Немалую роль играло въ этомъ восторг чувство удовлетвореннаго патріотизма. Сопрано была испанка, только перемнившая свою двичью фамилію Лопесъ на итальянскую фамилію мужа, тенора Франкетти, великаго артиста, который, женившись на ней, поднялъ ее на высоту всемірной извстности. Какая это была красивая женщина! Одна изъ первыхъ красавицъ въ мір – стройная, съ гордой осанкой, руки и шея съ прелестными округлостями. Блое, тюлевое платье Эльзы свободно лежало на таліи, но плотно облегало и чуть не рвалось надъ роскошными округлостями ея тла. Ея черные, восточные глаза, горвшіе страстнымъ огнемъ, составляли рзкій контрастъ съ блокурымъ парикомъ принцессы брабантской. Красавица испанка была на сцен робкою, нжною, покорною женщиною, отвчавшею мечтамъ Вагнера, врившею въ силу своей невинности и ждавшею спасенія отъ неизвстнаго.

Разсказывая о своемъ сн передъ королемъ и его свитою, она пла такъ нжно и трогательно, съ опущенными руками и восторженнымъ поднятымъ кверху взоромъ – словно видя на облак таинственнаго палладина – что публика не была въ силахъ сдерживаться дольше, и оглушительный взрывъ апплодисментовъ и криковъ вырвался изо всхъ угловъ театра, даже изъ корридоровъ, точно громкій залпъ цлаго ряда пушекъ.

Скромность и грація, съ которою артистка раскланивалась на вс стороны, еще больше разожгла восторгъ публики. Какая это женщина! Видно, что она хорошо воспитана! А что касается ея душевной доброты, то вс невольно вспоминали подробности ея біографіи. Она посылала ежемсячно деньги престарлому отцу, чтобы тотъ могъ прилично жить на поко, и этотъ счастливый старикъ слдилъ изъ Мадрида за успхами дочери по всему свту.

Какъ это было трогательно! Нкоторыя дамы подносили къ глазамъ кончикъ пальца въ перчатк, а въ райк какой-то старикъ хныкалъ, закутавшись съ носомъ въ плащъ, чтобы заглушить плачъ, Сосди смялись надъ нимъ. Ну, ну, голубчикъ, нечего ревть!

Представленіе продолжалось среди всеобщаго восторга. Глашатай предлагалъ присутствующимъ выступить на защиту Эльзы. Ладно, нечего. Публика, знавшая оперу наизусть, была посвящена въ тайну и знала, что никакой смльчакъ не выйдетъ на защиту Эльзы. Тогда выступили, подъ звуки зловщей музыки, женщины въ вуаляхъ, чтобы увести ее на казнь. Но все это были лишь шутки; Эльза находилась въ полной безопасности. Но когда храбрые брабантскіе воины заволновались на сцен, завидя вдали таинственнаго лебедя и лодку, и въ свит короля произошло полное смятеніе, публика тоже невольно зашумла и заерзала на стульяхъ, кашляя, вздыхая и вертясь, чтобы приготовиться къ молчанію. Какой интересный моментъ! На сцен долженъ былъ появиться знаменитый теноръ Франкетти, великій артистъ, про котораго шла молва, что онъ женился на испанк Лопесъ, ища противовсъ своему отцвтающему таланту въ юности и чудномъ голос жены. Кром того, это былъ великій маэстро, который умлъ преодолвать трудности съ помощью искусства.

И вотъ онъ появился на сцен, стоя въ маленькомъ челн, опершись на длинный мечъ, держа въ рукахъ щитъ и сверкая стальною чешуею на груди. Гордая, вызывающая фигура этого рослаго красавца, котораго вся Европа носила на рукахъ, приближалась, гордо выпрямившись во весь ростъ и сіяя съ ногъ до головы, точно серебряная рыба.

Въ театр наступила глубокая тишина, точно въ церкви. Теноръ глядлъ на лебедя, словно тотъ былъ единственнымъ, достойнымъ его вниманія существомъ, и въ мистической обстановк раздался тихій, нжный, еле слышный голосъ, точно долетавшій откуда-то издали.

– Б_л_а_г_о_д_а_р_ю т_е_б_я, о м_и_л_ы_й л_е_б_е_д_ь.

Весь театръ вздрогнулъ неожиданно, какъ одинъ человкъ, и публика вскочила на ноги. Какой-то рзкій звукъ, точно разодралась старая декорація въ глубин сцены, бшеный, жестокій, отчаянный свистъ потрясъ тишину такъ, что, казалось, задрожалъ свтъ въ театральномъ зал.