Так что это выглядит логичным: «Вся наша энергия бесполезно расточалась на лай». Они все начали поклоняться этой собаке, и чем больше они поклонялись, тем авторитетнее становилась собака. Их убежденность придавала ей убежденность в том, что все, о чем она говорит, должно быть правильным. Иначе столько собак не стало бы слушать, потупив головы от стыда… «Наш великий учитель, великий святой, наш первый святой за всю историю — и никто не слушает его. В тот момент, когда он уходит, лай возобновляется».

Но всему есть предел. Однажды в ночь полнолуния они решили: «По крайней мере, одну ночь, какие бы искушения ни приходили — проезжает полицейский, проходит незнакомая собака из другого города, — мы будем держать свои глаза закрытыми. И по крайней мере одну ночь каждый год мы посвятим учению нашего святого». Поэтому они все замолчали.

Учитель не мог поверить в то, что произошло. Целый город был тих, ни одна собака не лаяла. Он прошелся по городу. Собаки попрятались везде, где только смогли найти укромное место, — с закрытыми глазами и сжатыми зубами. Это было очень напряженное и очень трудное дело, но только одну ночь… — «Утром мы сможем лаять вовсю, но если мы решили, значит должны держаться решения».

Но святой очень сильно забеспокоился: что будет с его святостью? Все собаки перестали лаять — что же делать ему? Его единственным делом было учить их, что лаять — ошибочно. Когда настала полночь, учитель почувствовал в первый раз странное раздражение у себя в горле. Он сказал: «Боже мой, что происходит? Все собаки молчат, и огромная потребность залаять возникает во мне».

Игра слов: astronaut — astronut.

Фактически, его потребность залаять должна была найти выход, ведь он постоянно лаял под видом обучения повсюду в городе, двигаясь туда и сюда, — его горло никогда не оставалось без дела. Это было впервые — уже шесть часов он не разговаривал. Разумеется, он был собакой, и поэтому он ушел в темный угол и принялся лаять.

Когда другие собаки услыхали, что одна собака нарушила обещание, они не смогли совладать с искушением. Весь город прорвало, собаки лаяли как никогда прежде. А учитель вышел из темноты и начал говорить: «В этом проклятие нашего племени; не будь его — и мы могли бы взойти выше человечества. Прекратите лай! Лай — это единственная проблема, единственный грех!»

Если вы не пойдете к вашим святым, уверяю вас: они окажутся в том же положении, что и святой пес. Они бросятся и сделают все вопреки тому, чему обучали вас. Просто дайте им маленький шанс.

Но вы беспрерывно поклоняетесь им. Вокруг них всегда толпа. Это такое удовлетворение! Политики приходят к ним за благословением перед выборами — президенты, премьер-министры. А в чем их квалификация? Их квалификация состоит в том, что они против жизни.

Я учу вас жизни, любви, смеху.

А я говорю: жизнь на самом деле есть тьма, лишь когда нет стремления…

Если ваше стремление достичь звезд умерло, жизнь есть тьма.

Всякое стремление слепо, когда нет знания.

Всякое стремление слепо, если оно не возникает из мудрости и вашей медитативности, из вашего безмолвия.

Всякое знание тщетно, когда нет труда…

Знание, если оно несозидательно, непродуктивно, является бесплодным и бессмысленным. Оно напрасно.

Всякий труд бесплоден, когда нет любви.

Если вы трудитесь без любви, вы трудитесь как раб. Когда вы трудитесь с любовью, вы трудитесь как император. Ваш труд — это ваша радость, ваш труд — это ваш танец. Ваш труд — это ваша поэзия.

И когда вы трудитесь с любовью, вы связываете себя с самим собой, с другими и с Богом.

Труд, основанный на любви, приводит вас ближе к себе, ближе к другим, и в конечном счете ближе к самому Богу.

Запомните, я повторяю снова: если здесь до сих пор есть кто-нибудь, кто не намерен принимать участие в песне, еще есть время — убирайтесь!

— Хорошо, Вимал?

— Да, Мастер.

15 января 1987.

Возлюбленный Мастер,

А что значит трудиться с любовью? Это — ткать одежды из нитей своего сердца, как будто те одежды наденет твой возлюбленный.

Это — сеять зерна с нежностью и собирать урожай с радостью, как будто те плоды будет вкушать твой возлюбленный.

Это — наполнять все, что ты делаешь, дыханием своего духа. И знать, что все благословенные усопшие стоят подле и взирают на тебя.

Часто я слышал, как вы говорили, будто во сне: «Тот, кто ваяет из мрамора и обретает в камне образ своей души, благороднее того, кто пашет землю. И тот, кто ловит радугу, чтобы перенести ее на холст в облике человека, — выше того, кто плетет сандалии для наших ног».

Но я говорю, не во сне, а в ясном бодрствовании полудня, что ветер беседует с могучим дубом так же нежно, как и с тончайшими стебельками травы;

И лишь тот велик, кто превращает голос ветра в песню, становящуюся нежнее от его любви.

Труд — это любовь, ставшая зримой.

Если вы не можете трудиться с любовью, а трудитесь лишь с отвращением, то лучше вам оставить ваш труд, сесть у врат храма и собирать милостыню у тех, кто трудится с радостью.

Если вы печете хлеб равнодушно, то ваш хлеб горек, и он лишь наполовину утоляет голод человека.

Если вы точите из гроздий сок с недобрым чувством, то оно отравляет вино.

Если даже вы поете, как ангелы, но не любите петь, то вы не даете людским ушам услышать голоса дня и голоса ночи.

Альмустафа говорит безмерно прекрасные вещи, но самая важная вещь упускается. В этом несчастье поэта: он приходит к познаниям глубоким насколько это возможно, — но он никогда не достигает самой сердцевины. Только мистик способен достичь самого центра. Поэтому, хотя все эти утверждения и прекрасны, помните о том, что нечто важное упускается. И я хочу дать вам осознать то, что упускается.

Я не поэт. Я могу понять красоту поэзии, потому что я мистик, я укоренен в своем центре, в собственной сущности. Я бы очень хотел, чтобы вы поняли утверждения Альмустафы, — быть может, они помогут вам достичь центра, которого он сам не осознает.

А то, что я говорю об Альмустафе, я на самом деле говорю о Халиле Джебране. Я не говорил о нем. Уже многие годы, снова и снова, я возвращаюсь к мысли о том, чтобы дать новую кровь и новую жизнь его изречениям; но всякий раз, когда я вижу, что здесь было нечто упущено, я спрашиваю себя: справедливо ли будет по отношению к вам, если я просто стану комментировать Халиля Джебрана, не говоря вам о том, что он не просветленный человек. Он очень близок к этому, но даже близость — это дистанция. Если вы не стали единым, дистанция остается. И в конце концов я решил, что лучше сделать Халиля Джебрана и его представителя, Альмустафу, завершенным и единым целым.

А что значит трудиться с любовью?

Это — ткать одежды из нитей своего сердца, как будто те одежды наденет твой возлюбленный.

Это самая любящая позиция по отношению к труду, но все еще не труд, который возникает из любви, потому что возлюбленный отделен. А тот, кто сегодня возлюбленный, может не быть им завтра. Любовь, которая известна человечеству, может легко обернуться ненавистью. Обычная любовь — это обоюдоострый меч. Если вы любите кого-нибудь… — это может быть Бог, — то это не означает, что ваша любовь не может обернуться ненавистью в любой миг.

Однажды ко мне пришел человек и сказал: «Я великий верующий в Бога».

Я сказал: «Я видел вас раньше. Вы всегда выражали недовольство Богом, что произошло?»

Он ответил: «Я был недоволен, потому что не имел ребенка. И я молился уже десять лет беспрерывно, а Бог не откликался на мои молитвы. Я перестал молиться, я перестал ходить в храм. Я чувствовал себя обобранным, обманутым. Мне стало ясно, что Бога нет.