Кинжал был брошен, а двадцать офицеров полиции просто стояли — они не делали ничего! Абсолютно ясно: они пришли, чтобы защитить Виласа Тупе. В противном случае десять тысяч саньясинов могли бы уничтожить Виласа Тупе, так что даже частей его не нашли бы нигде. Это был, разумеется, сговор полиции и Виласа Тупе.

И кроме того, полиция утверждала, что нам не нужно беспокоиться: «Это будет делом полиции». Двадцать полицейских офицеров, очевидцев; десять тысяч саньясинов, очевидцев, — а магистрат просто аннулировал дело. Кажется, заговор был глубже — даже магистрат был вовлечен в это. Это было такое ясное дело, настолько определенное, что, даже если бы мы захотели не заметить, это было бы невозможно.

Стратегия стала ясной. Они сказали: «Вам не нужно беспокоиться, мы берем это в свои руки. Полиция заберет Виласа Тупе в суд». А полиция не сделала ничего. Кинжал был в руках полиции, но полиция молчала. В течение пяти минут Вилас Тупе был освобожден.

Подобный человек, подобная группа — и снова то же число полицейских, просящихся войти сюда. Простой логический вывод: лица, сопровождающие их, — не кто иной, как Вилас Тупе и его группа. Он, должно быть, еще и попросил, чтобы, по крайней мере, одному из них было позволено пронести кинжал!

Пятое: лекции не должны быть провокационными. Тогда какова же цель лекции? Она должна провоцировать ваши спящие души, она должна провоцировать ваш потенциал. Она обязана быть провокационной; в противном случае она напрасна.

Это не детский сад. Это школа мистицизма и попытка спровоцировать в вас стремление, огромное желание увидеть истину.

Но кто этот человек, который пытается разрушить мою свободу и вашу свободу?

Шестое: они не должны быть направлены, против какой бы то ни было другой религии.

Индуисты могут быть против мусульман; иначе, почему они не идут в мечети со своими молитвами? Мусульмане могут быть против индуистов, христиане могут быть против остальных.

Я против всех религий, потому что я религиозная личность, а религиозная личность не является ни индуистом, ни мусульманином, ни христианином, ни буддистом. Я буду говорить против всех религий, потому что они псевдо — они не истинные религии. А если он обладает хоть каким-то разумом, чтобы доказать обратное, добро пожаловать. Если он может доказать, что организованные религии — это истинные религии… но разрушать свободу людей быть религиозными — против всех человеческих ценностей.

Я буду выступать против всех религий.

Я должен, ибо я стою за религиозность, но не за религии.

Седьмое: число иностранцев, пребывающих в ашраме, не должно превышать ста.

Мы не верим в страны и не верим в нации. Для нас никто не является иностранцем. Мы — дети одной вселенной, одной земли — кто же иностранец? И какое он имеет право? Где в конституции дано право полицейским комиссарам ограничивать число иностранцев, слушающих мастера? Откуда он взял это число — сто? Почему не десять тысяч? Как он принял решение относительно ста? Это произвол.

А что касается меня и моих людей, то здесь никто не является иностранцем. В тот миг, когда вы входите в этот дом Божий, вы просто человеческие существа.

И я не намерен меняться, ведь эти глупцы — обыкновенные служащие, которым ничего не известно о религии, которые не знают ничего о человечестве, — и все же у него хватило нахальства. Но я собираюсь проучить его. Он полез в ссору без нужды. Кто бы ни лез со мной в ссору, будет раскаиваться всю свою жизнь.

И их имена нужно сообщать полиции.

Здесь у каждого саньясинское имя, все корни этих имен — из санскрита. Как же вы собираетесь определять, что это имя иностранца? У меня свои собственные пути…

Девятое: число иностранцев, ежедневно посещающих ашрам для лекций, не должно превышать одной тысячи.

У этого человека, похоже, либо что-то разболталось в голове, либо слишком затянуто. Но ему не нужно беспокоиться; у нас в ашраме есть специалисты по механическим умам. Он может приходить — либо мы подтянем ему гайки, либо отпустим.

Только одна проблема меня беспокоит: а вдруг там внутри вообще ума нет? — вот тогда будет неприятность. Ну, да что-нибудь придумаем.

Он не понимает. Есть демократия; это свободная суверенная страна. И если правительство позволяет людям со всего мира въезжать в страну… он, похоже, превосходит правительство.

Мы не намерены придерживаться всякой чепухи, и если этого человека не отстранят, ему придется встретиться со мной в суде. И в суде я не собираюсь нанимать адвоката; я сам буду защищать дело.

Десятое: ни одному из посетителей ашрама не позволяется носить огнестрельное оружие.

А как же насчет двадцати полицейских офицеров? Им придется оставлять свое огнестрельное оружие снаружи, согласно его собственным предписаниям. У него, похоже, ночные кошмары — ни у кого нет здесь никакого огнестрельного оружия, и он хочет, чтобы двадцать полицейских офицеров принесли огнестрельное оружие.

Мой поверенный, Тотхагат, уже говорил ему: «Обычно бывало от семи до десяти тысяч людей со всего мира. Вы не можете сократить число до одной тысячи».

А он сказал: «У нас не хватит людей проконтролировать десять тысяч человек». И это сказано комиссаром! Он может проконтролировать целый округ и у него достаточно людей во всем комиссариате, но для земли площадью всего в шесть акров у него недостает людей для контроля. А кто просил его контролировать?

Мы находимся здесь с 1974 года, и никогда не требовалось контролировать наших людей. В ашраме не было драк. Он даже не понимает, что люди, которые приходят сюда, приходят не затем, чтобы драться. Они приходят сюда, чтобы стать более любящими, чтобы быть более искренними, более честными, более истинными, — они искатели. Нет нужды ни в каком контроле. Никто здесь не контролирует.

Так что он должен запомнить: всякому, кто приходит к дверям этого храма — как искатель, не как полицейский офицер — белая у него кожа или черная, длинный у него нос или короткий, — добро пожаловать. Если у комиссара есть какая-то проблема с этим, он может прийти сюда… либо, если он поднимет этот бессмысленный вопрос снова, я потащу его в суд. И пусть не думает, что судьями Пуны можно будет манипулировать таким же образом, как это было прежде. Пока это было дело полиции, мы не вмешивались. Теперь это будет прямая борьба со мной, и дело не закончится в Пуне — оно дойдет до Верховного Суда в Дели. Если справедливость не будет восстановлена, я обращусь к народу всей страны. Это правительство — не что иное, как служащие. Кроме того, я собираюсь просить людей страны вышвырнуть всех этих идиотов. Лучше ему собрать свои чемоданчики. У него есть те двое ослов — пусть кладет чемоданчики на тех двух ослов и бежит! Чем скорее он сделает это, тем будет лучше.

Одиннадцатое: членам ашрама запрещается предаваться любому непристойному поведению в ашраме или снаружи ашрама,

Известно ли ему, что означает слово «непристойность»? Храмы Каджурахо должны быть разрушены по приказу комиссара Пуны, потому что они непристойны. Храмы Пури должны быть разрушены, храмы Конарак должны быть разрушены. Прекрасные пещеры Аджанты и Эллоры должны быть разрушены.

Эти феномены привлекают весь мир; если они не являются непристойными, то ему придется показать перед моими людьми, что такое непристойность.

У вас есть обнаженные джайнские монахи, и это не является непристойным. И по всей стране у вас шивалинги. Шивалинга изображает пенис Шивы и вагину Парвати, и их можно найти по всей стране — везде, в каждом городе, под любым деревом. Они не являются непристойными.

Мне хотелось бы знать: родился ли этот полицейский комиссар от женщины, и не был ли его отец непристойным; не была ли его мать непристойной? И что если бы в то время, когда его отец занимался всеми видами непристойностей с его матерью, мои саньясины вошли в комнату, чтобы передать ему приглашение: «Вы приглашены на лекцию…»