3-го сентября с больным Мишей выехали из Кочетов. Ехали с нами: Наташа, Лева, Аля, доктор Беркенгейм. Шуровский говорил, что ему ехать рискованно. Мы очень боялись; были приготовлены всякие лекарства, но он доехал очень хорошо. Ехали на Мценск в ландо, которое заняли у Горбовых. 4-го нас встретил в Москве артельщик с каретой. Приехали в Хамовники, где были мама с Сашей. Дом нам показался сырым и холодным, но вскоре натопили, и стало возможно жить. 5-го были Щуровский и Дьяконов. Последний делал три пробных прокола и гноя не достал. Проткнул легкое, так что Миша до ночи отплевывал кровь.

14-го сентября утром со скорым поехала в Ясную, так как не была там больше года, а папа не видала с мая1. С папа при встрече поплакала. Нашла его поправившимся и очень мягким и добрым. Там Лиза с Наташей, Варя с Сережей, Маша с Колей и т. д. Пробыла в Ясной 3 Ґ часа и в ночь вернулась в Москву. Приехала в Хамовники утром. Мише без меня стало лучше, но без меня тосковал и сердился на Наташу и доктора за то, что отпустили меня. Решили 18-го ехать за границу.

17-го приехала мама. Вечером было много народу: Маруся Маклакова, А. Бутурлин, С. И. Танеев, Соллогубы, Петровские, Дунаев и т. д. Миша уставал и уходил из столовой. В. 11-м часу пришел Щуровский и благословил нас на отъезд. Насчет операции советовал следующее: если будут частые подъемы температуры и температура будет выше 38 градусов, решаться на операцию. Если же будет так, как до сих пор, т. е. подъем реже, температура ниже, то выжидать.

Лева ездил за время нашего пребывания в Москве в Кочеты и привез Дорика, которого мы просили Соллогуба взять.

Выехали с курьерским в 6 вечера из Москвы: Миша, я, Наташа, Аля и доктор Г. М. Беркенгейм. Миша в вагоне хорошо себя чувствовал. Вечером проехали через Варшаву, в 4 часа ночи были в Александрове, на другой день в Берлине, где провели 7 часов в "Савой отель" и где хорошо отдохнули. Вечером выехали. Около 2-х часов дня на следующий день были в Базеле, где пришлось пересаживаться из sleeping car'a {спального вагона (англ.).} в обыкновенный вагон. Это было Мише утомительно: лечь нельзя было, пальто снять опасно, так как отовсюду дуло; но, к счастью, это путешествие продолжалось только до 7 часов вечера, когда мы приехали в Монтрё. Поехали в омнибусе в "Hotel Belmont", дорогой, неуютный отель на горе. Переночевали там. На другой день утром – вчера 22-го утром – ходила смотреть другие гостиницы, после завтрака повезла и Мишу и доктора на извозчике смотреть то, что более или менее подходящее. Остановились на "Hotel du Cygne". Но тут дорого и холодно и для больных неудобно. Я с ужасом думаю о том, если Миша опять тут сляжет или если мне тут придется рожать. Миша очень тоскует: читать ему трудно, ходить он не может – на воздухе нельзя проводить много времени, так как теперь сыро и свежо, и некуда ему целый день девать. Температура эти дни нормальная, силы прибывают, ходит к table d'hot, у {общему столу (франц.).}, ест порядочно, но над нами висит постоянный страх того, что начнется подъем температуры и опять гноится мокрота, и опять потеря нажитых сил. Сегодня вечером он мне сказал, что его познабливает, и мне стало тошно от страха и беспокойствия. Вся я сосредоточилась теперь на этой болезни. Мое положение меня как-то мало заботит в сравнении с его, а уже к внешней жизни я стала совсем равнодушна. Вчера у нас был очень интересный человек, эмигрант Лазарев 2, но мне он мало был занимателен.

Сегодня 23-е. Сорокалетие свадьбы моих стариков.

Выехали из Монтрё 9-го. Ночевали в Люцерне Schweizerhof, где некогда жил папа. Выехали утром в Милан, где пообедали. Вечером сели в sleeping {спальный (англ.).} и днем вчера приехали в Рим. Миша чувствует себя недурно, температур нормальная, но болит то левый, то правый бок. И еще делается вещь, которая мне не нравится: немеют части тела и мурашки бегают по ногам.

Мое положение шатко. Началось с того, что, приехавши в Монтрё, у меня страшно вырос живот, так что я задыхалась, и каждый вечер было мучительное сердцебиение. Я заметила, что мне прогулки помогают, и злоупотребила ими. Раз, дня за 4 до отъезда, придя домой из Шильона, легла на кушетку, и ребенок так ворочался без перерыва, что мне было мучительно. После этого он затих и до си пор двигается вяло, живот тянет книзу, и он не растет. Белка еще не было 5 дней тому назад.

Не написала я того, что мы решили переехать в Рим потому, что 4-го октября Миша ездил в Берн к Салли, который сказал, что у него эмпиэма прошла. Он отрицал и нарыв в легком, и гангрену и сказал, что, по его мнению была одна эмпиэма, которая прорвалась через бронхи, задела по дороге легкое. Теперь осталось очень маленькое притупление, некоторое ослабление fremitus'a и чуть-чуть хрипов при покашливании.

У Али аппендицит. Миша уже с месяц хворает сердцем и нервами. Каждый день сам мучается безумно и меня измучил. У меня белок увеличивается, силы слабеют, и с вчерашнего дня движения ребенка очень ослаблены. Готовлюсь к тому, что опять он не выживет, но это нелегко. Хочется умереть. Хотя знаю, что это стыдно и малодушно. Думаю, что не умру, потому что люди, близкие к смерти, бывают кроткие и добрые и равнодушные к жизненным вопросам. А я не такая. Дорик с Левой застряли в Москве, оба в инфлюэнце. Папа после инфлюэнцы чуть не умер от сердечной слабости и до сих пор в ненадежном состоянии4.

Сильные схватки. Родила днем двух мертвых мальчиков, которые похоронены в Риме под именами Sergio и Michele.