Взяла мел и застучала по доске.

Все ребята повернули головы - смотрят, как у Софьи Федоровны рука с мелом ездит то вверх, то вниз. И на черной доске выступают большие ровные буквы.

Вдруг скрипнула и приоткрылась дверь. Просунулась голова.

Это Женька Шурук пришел. Опоздал Женька. К середине второго урока явился.

Не видит его Софья Федоровна, выводит большие, ровные буквы.

Подмигнул Женька ребятам, взмахнул книжками и с разбегу нырнул под крайнюю парту.

Сразу шорох пошел по классу. Наклоняются ребята, заглядывают под парты, смеются.

Женька пыхтит и лезет все дальше под партами. Добрался до своего места и вдруг вынырнул, как из воды. Тут только Софья Федоровна повернулась и увидела его. А он уже сидит на месте, как будто с самого начала урока сидел.

Миронов посмотрел на Женьку, потом на Софью Федоровну и опять прыснул со смеху.

- Миронов! - закричала Софья Федоровна. - Встань сейчас же.

Миронов завозил по полу ногами и грохнул изо всей силы крышкой парты. Разве встанешь сразу, когда тебя парта в тиски зажала! Рванулся Миронов и встал наконец во весь рост.

Но и стоять ему тесно. Низенькая у него парта, узкая. Не повернуться в ней.

- Подними голову! - кричит Софья Федоровна. - Слышишь? Не опускай голову.

Опять скрипит дверь.

Это - Маня Карасева. Идет через весь класс на место. Сумкой машет, башмаками топает. Как будто так и надо приходить - к концу второго урока.

Не замечает ее Софья Федоровна.

- Ребята! - говорит она, - доставайте тетради! Вы будете писать. А Миронов будет стоять. Смотрите все на Миронова. Он до конца урока, как свечка, будет стоять, потому что он нам все время мешает учиться.

- А на перемене он опять будет с пером бегать, - сказал кто-то из ребят.

- Ты зачем на перемене с пером бегаешь? - спрашивает Софья Федоровна. - Еще не хватало, чтобы ты глаз кому-нибудь выколол! Ну, давайте, ребята, писать.

Стихли. Миронов стоит и смотрит на доску.

«ВЫРОС МОЩНЫЙ ДНЕПРОСТРОЙ» - большими белыми ровными буквами написано на доске.

- Напишем: «Вы-рос мощ-ный Дне-прострой». Чисто и красиво, - говорит Софья Федоровна.

Кто из ребят пишет, а кто и не пишет.

Соколов даже своей тетради из сумки не вынул.

Наклонился и ножиком вырезывает что-то на парте. Вся парта у него пестрит от узоров, как зебра.

Киссель раскрыл тетрадь, но писать ему нечем: забыл дома вставочку. Водит пальцем по тетради, как будто пишет.

А Маня Карасева, та, что явилась в класс позже всех, достает булку из сумки и начинает есть. Сидит и ест булку.

Чуть ли не у половины класса пересохли чернила. Ребята то и дело встают и ходят к другим партам макать перо в чернила. А Софья Федоровна будто ничего не видит и не слышит.

- Мы не будем торопиться, - говорит она, - мы будем писать чисто и красиво.

И вдруг внизу тихонько звякнул звонок. Опять дядя Вася с колокольчиком из учительской вышел. Не успел он еще как следует затарахтеть на лестнице, как все ребята уже вскочили с парт. Софья Федоровна бросила мел, вытерла платочком руки и рванула со стола портфель. Портфель щелкнул, замок раскрылся. И вместе с тетрадками на стол и на пол посыпались какие-то свертки, корки хлеба, аптечные коробочки и пузырьки.

Ребята вытянули шеи - разглядывают. Кое-как сгребла Софья Федоровна свое добро и запихала обратно в портфель. Потом поправила прическу и медленно пошла к двери.

В школе кончился последний урок. Ребята повалили на улицу. Ежатся, корчатся от холодного ветра. Засунули сумки под мышки, запрятали руки поглубже в карманы, и скорей по домам - кто в какую сторону.

Один Миронов в своем жар-жакете стоит посреди дороги на ветру. И хоть бы что! Только щеки у него покраснели. Стоит, ждет Соколова. Вот и Соколов. Со школьного крыльца спускается вперевалку. За ним шлепает тяжелыми калошами маленький Киссель.

- Миронов! - кричит Соколов. - А Кисселю можно с нами идти?

- Пускай идет, - говорит Миронов, - мне не жалко.

Отправились втроем. Прямо посреди дороги идут. Будто на тротуаре им тесно.

Киссель и десяти шагов не прошел, как уже вытащил из кармана рогатку. И запрокинул голову в мохнатой шапке: смотрит, нет ли где воробья на дереве.

На углу ребятам встретился Женька Шурук.

- Эй, - кричит. - Куда вы?

А Киссель ему отвечает:

- За переснимательными! К Пилсудскому!

- К Пилсудскому? - кричит Шурук.

Обмотал потуже шею теплым шарфом, сумку под мышку - и за ними бегом. Догнал. Пошли вчетвером.

К Пилсудскому школьники всегда компанией ходят. Покупает один, а ведет за собой целую ораву.

Вышли на площадь к собору. У калитки церковного сада остановились, заспорили. Женька Шурук хочет идти по Главному проспекту, а Миронов, Соколов и Киссель не хотят по Главному, хотят через церковный сад. А то если пойдешь по Главному, так Шурук будет все время останавливаться и вывески читать. Не пропустит ни одной вывески, ни одной докторской дощечки на дверях. Сначала просто прочтет, а потом еще в обратную сторону: «Булочная - яанчолуб». «Починка часов - восач акничоп».

Из-за этого и не хотят ребята идти по Главному, толкают Женьку в калитку церковного сада.

Насилу втолкнули. Идут под большими деревьями, по широкой аллее.

Хорошо бывает в саду, когда листья на деревьях еще только начинают желтеть и краснеть. А нынче их сразу хватило ранним холодом. Побурели они и скорчились. И так быстро начали падать, что за один день осыпался весь церковный сад, стал голым и черным.

- Смотрите! - оглядывается по сторонам Соколов. - Мы одни тут.

- А кто в такой холод гулять сюда пойдет? - отозвался Шурук.

- И день не банный, - говорит Миронов.

В банный день церковный сад полон народу. По всем аллеям туда и назад проходят люди с тазами и мочалками. А у калитки, присев на корточки, торгует вениками старая, сморщенная бабка.

Но сегодня никого нет - ни бабки, ни людей с тазами.

На повороте аллеи прибита к дереву доска. Шурук останавливается и начинает читать вслух:

- «Строго воспрещается лежать на траве, пасти коз и коров».

Потом читает то же самое с конца:

- «Ворок и зок итсап еварт ан…»

- Вот! - кричит Миронов. - И тут нашел чего прочитать!

- Эй! - вдруг окликнул ребят Киссель и показал на кусты.

За кустами на низкой скамье сидит человек в грязном парусиновом балахоне. Лицо у него серое, одутловатое. Кожаная шапка, как старушечий капор, закрывает и уши, и щеки, и лоб. Он сидит сгорбившись, смотрит не мигая в кусты и медленно жует хлеб.

- Директор свежего воздуха! - прошептал Соколов.

- Он… - сказал Киссель тоже шепотом. - Ох, и страшный же! Он у нас на Гражданской к одним в сени забрался. И давай прямо из ведра холодной водой умываться. А те как перепугались, дверь на крючок, а сами по углам попрятались.

- А чего испугались? - сказал Миронов. - Ведь он спокойный, никого не трогает. Вот давайте пройдем мимо него.

- Зачем? - прошептал Киссель.

- А так, посмотрим на него. А ты боишься?

- Да нет… - сказал Киссель вполголоса. - Я-то не боюсь…

Вдруг директор свежего воздуха сунул в мешок обглоданный кусок хлеба и медленно встал со скамьи. Огромный, опухший, грязный.

Ребята так и замерли на месте, а потом все разом, как по команде, пустились удирать по аллее. Позади всех бежал Киссель, теряя и подхватывая калоши.

Через маленькую калитку в самом дальнем конце сада ребята выбежали на улицу к почте.

Здание почты старинное, желтое, каменное. Хоть и с колоннами, а всего один этаж.

Через окна все видно: служащие разбирают пакеты и накладывают на них печати, народ с письмами толчется перед частой проволочной сеткой, в углу за маленьким столиком сидит сгорбившись старушка и пишет адреса на конвертах.