Правда, если и Францу, при его маскараде, одежде, дать оружие, сойдет и он за своего здесь.

А однажды случилось такое, что всего перевернуло, как бы не помнил уже, кто он, где он. Такое пришлось увидеть (Полине), в таком участвовать (Францу) – об этом никогда потом не говорили друг с другом и вспоминать не хотелось. Нет, не самое жестокое и страшное из виденного, пережитого, потому что мера давно потеряна на этой войне, в этой жизни.

Эти пятеро появились после явно неудачной операции (боя). Никак успокоиться не могли, по восклицаниям и нервной перепалке можно было понять, что лишь они и вырвались оттуда, живыми. Двое из них ранены, в руку, в голову, казалось, еле держатся на ногах. Вначале наседали на человека в потертом кожаном пальто, с сухим некрасивым лицом. Он не отдал какую-то команду и сам оказался не там, где должен был находиться. Францу интересно было и немного жутковато наблюдать за ними: это и есть те самые партизаны, которых так ненавидят и опасаются немцы. А в кожанке, наверное, командир, может быть, комиссар; Но он не еврей, хотя у немцев принято считать, что они заправляют всем. Есть и еврей; этот, однако, почти не участвует в перепалке, совсем как посторонний. Уселся на вещмешок и смотрит прямо перед собой, как будто поезда дожидается, что вот-вот вынырнет из-за деревьев. А профиль-профиль, ну, прямо-таки карикатура на "юде-комиссара" в солдатских газетах[1] Что-то притягивает внимание Франца именно к этому человеку. Впрочем, понятно: столько написано, наговорено о еврейском племени, которое ухитряется во все влезть и все повернуть на пользу себе и во вред другим, что встреча с евреем, с живым-в Германии их уже нет-неожиданно взволновала. Нет, Франц не считает себя нацистом-антисемитом, у них в доме этого стыдились. Но Франц последние годы домой к отцу и матери лишь наведывался время от времени, а жил и работал в молодежных лагерях, где надо было соответствовать образу молодого и кровожадного тигра-солдата фюрера. Франц учился соответствовать. Дожидался, как и другие, дня, когда, как посвящение, будет и у него под мышкой наколка эсэсовца. Насколько, однако, далеко зашло, он и сам не знал: не было вблизи и вокруг евреев, чтобы проверить свои чувства. Но помнит, что холодел от ужаса и как его тошнило, но старался выглядеть не хуже других, когда фронтовик с "Железным крестом" рассказывал, как весело воюет СС на Востоке. Где-то в южном городе: русская жена принесла передачу арестованному еврею. Ей вынесли, вернули посуду. На тарелке, под полотенцем – голова мужа!

И вот еврей сидит перед ним, но ситуация прямо противоположная: не "юде" в руках у "арийца", а "ариец" – в полной его власти. Достаточно еврею, узнав, что это немец смотрит на него, ткнуть в его сторону пальцем, и с немцем сделают то же, что заслуживают, по убеждению солдат фюрера, евреи.

А тем временем что-то переменилось в сцене, которая разыгрывалась в лесу. До этого закручивалось вокруг командира в кожанке, которого винили в недавней беде, угрожающе поносили за неумные распоряжения и, похоже, за трусость. Кожаный подошел к сидящему на вещмешке, долго смотрел бессмысленно, как бы что-то соображая, и вдруг спросил громко:

– Постойте, а где диски к пулемету? йщрГ.Что диски, если и пулеметчика, потеряли, и пулемет,-издали отозвался раненный в голову.

– Все равно. Диски я поручал вот ему, Фуксону.

– Какие диски, какие диски?-оглядываясь, как бы ища поддержки, закричал человек, сидящий на мешке.

– Что значит, какие? – не отставал кожаный. – Тебе было поручено носить запасные. Что, потерял, бросил?

– Кто-то что-то не так сделал, побежал первый, а виноват Фуксон! – неприятно высоким голосом выкрикивал, отбивался хозяин мешка.

– Ты за других не прячься, – вмешался раненный в руку, кривясь от ноющей боли, -каждый за себя отвечай.

– Что у тебя там, чем мешок набит? – все решительнее наступал кожаный. Кажется, рад, что о его вине забыли. – Вот это он не бросил! А ну-ка развяжи!

И еще чей-то голос прозвучал, присоединяясь к командирскому:

– За потерянное оружие, знаешь, что у нас бывает?

Кожаный схватил мешок за лямки и выдернул из-под сидящего, тот смешно по-бабьи завалился на бок. Из мешка вывалились скрутки поблескивающей кожи, новые ботинки.

– Хром, смотрите, сколько из той машины заготовок нагреб!-обрадовался кожаный. – Небось, кожу не бросил.

– Что хром, что нагреб! Если другие побросали, значит, и я должен…

– О дисках речь, куда их подевал!

– А что они без пулемета? Сами же потом попросили бы: Фуксон, сапоги надо пошить, Фуксон, подметка износилась!

– А ты и кинулся делать! Знаем мы тебя! – Это тот, с ноющей рукой.

– Что тут с ним базар разводить? А ну! – Кожаный забрал из рук Фуксона винтовку. – Отойдем-ка туда.

Направились в сторону небольшой поляны, но кожаный вдруг оглянулся на Франца:

– И ты! Пошли с нами.

"Что, почему?" – Франц растерялся. Никак не ожидал, в его сторону никто даже не смотрел, а тут вдруг… Полина запричитала:

– Нашто ен вам? Ён хворы, ен немы, ен…

– Ён, ен, ен!-окрысился кожаный. – Ну что заенчила? Ничего не станет с твоим немым.

– А нашто ен вам, а Божа ж, а што гэта робицца! – на всякий случай выкрикивала Полина, но и понимала: нельзя переборщить. Вдруг тут есть кто-то, кто знает все про Франца, вспомнит, скажет-вот тогда и на самом деле поенчишь. Побежала за ними следом, не выпуская ни на миг из виду, готовая снова поднять бабий крик.

Вышли из леса на поляну, и тут Франц близко разглядел человека в кожанке, его узкое и некрасивое лицо, волчьи морщины на переносье. Что-то знакомое почудилось ему в бессмысленно-злом взгляде, в резко опущенных уголках бледногубого рта. Именно таким легко подчиняются: злость, от них исходящая, постоянна, как атмосферный столб. Она и тебя начинает обволакивать, сначала неприязнью к нему же, но затем ты сам заражаешься его непонятной злостью непонятно к кому-от беспокойства, тревоги, страха.

Куда он и зачем ведет всех, и все идут? Куда, будто знают-даже Фуксон-разумный смысл и цель этого похода. Коричневая уродливо длинная кожанка с белыми проплешинами и трещинами на командире висит, как на вешалке, в руке у него пистолет, а в другой – винтовка арестованного. Зачем позвал Франца, что от него хотят? Глаза кожаного, казалось, бессмысленно шарят вокруг, но нет, увидел несколько особняком стоящих березок и тут же направился к ним. Показал Францу на белое стройное дерево: