Официальный сайт Ходорковского в интернете khodorkovsky.ru причиной ареста нашего героя считает эту презентацию в Кремле о коррупции. Так прямо и висит на сайте баннер «За что его посадили», а если кликнешь туда, откроется презентация о коррупции.

Однако же презентацию Ходорковский делал в конце февраля 2003-го, а посадили его в конце октября. Прошло полгода. В эти полгода уместилась еще куча событий важных в жизни компании ЮКОС.

Недели через две после встречи в Кремле Роман Абрамович предложил Ходорковскому объединить компанию ЮКОС с компанией «Сибнефть». Это была крайне заманчивая сделка, хоть и рискованная. Специалисты говорят, что две компании подходят друг к другу, как кусочки паззла. Сырье, добытое «Сибнефтью», выгоднее перерабатывать на нефтеперерабатывающих заводах ЮКОСа, и наоборот. Ходорковский говорил про эту сделку одному из своих сотрудников: «Вот хочется тебе с любимой девушкой сходить в ресторан, но в ресторане шпана и могут набить морду. Что же делать? — Ходорковский выдерживал паузу. — Идти с девушкой в ресторан». Надо полагать, Ходорковскому просто не пришла тогда в голову ни пословица «Путина бояться — в сортир не ходить», придуманная кем-то из интернетских остряков, когда президент Путин в телевизоре грозился «мочить террористов в сортире».

Похоже, больше всего Ходорковский интересовался тем, чтоб сохранить готовившуюся сделку в тайне.

И сохранить ее в тайне получилось. Во всяком случае, газеты узнали об объединении двух компаний за день до официальной пресс-конференции по этому поводу.

Для журналистов объединение ЮКОСа и «Сибнефти» было неожиданностью. Не знаю, было ли это неожиданностью в Кремле.

— Вы вели эту сделку как адвокат? — спрашиваю я Антона Дреля.

— Нет, я просто помог найти некоторых юристов, которые занимались подготовкой сделки. Ходорковский не хотел поручать это дело юристам ЮКОСа, опасался утечки информации.

— Вы понимаете, чего он хотел этой сделкой добиться?

Сделать большую компанию и продать? Государству? Иностранцам?

— У Ходорковского был план сделать первую российскую транснациональную компанию, — говорит Антон Дрель. — Он хотел значительную часть акций объединенной компании обменять на акции, например, «Экссон Мобил». В результате получилась бы огромная транснациональная компания «Экссон Мобил»— ЮКОС-«Сибнефть», в которой у Ходорковского с Абрамовичем (то есть у России) было бы около 30 %, самый крупный пакет, для западной компании, считай, контрольный. Получалось бы, что такой большой транснациональной штуковиной владели бы россияне. Не знаю, почему пиар юкосовский никогда об этом не рассказывал.

Если то, что говорит адвокат Антон Дрель правда, то, стало быть, неправильно верить телеведущему Леонтьеву и думать, будто Ходорковский хотел захватить власть в стране. Скорее речь шла о том, чтоб стать независимым от российской власти.

Антон Дрель говорит: — Он не хотел заниматься политикой, если не считать политикой каждый чих.

Ирина Ясина говорит: — Он не хотел заниматься политикой. Просто в тоталитарной стране любую общественную деятельность считают политической деятельностью. Мы, например, хотели заниматься гражданским воспитанием в школах, потому что родители не могут ведь научить детей быть свободными гражданами, сами ведь никогда свободными гражданами не были. Но нам запретили преподавать в школах свободу и гражданственность. Это считается политика. Нам разрешили только покупать школам компьютеры и проводить в школы линии интернета.

Семнадцатого июня совладелец ЮКОСа Леонид Невзлин стал ректором РГГУ. Ученый совет избрал Невзлина ректором на том условии, что ЮКОС вложит в Гуманитарный университет серьезные деньги. Теперь мне кажется, что усилия акционеров ЮКОСа в начале 2003 года можно сложить в некоторую общую картину: они атакуют коррупцию, они выводят крупнейшую нефтяную компанию из-под контроля государства, они финансируют оппозицию, они воспитывают новое поколение свободных граждан, они развивают гуманитарную науку — у них, кажется, есть какой-то бизнес-план для России. Еще немного, и Россия выйдет из-под личного контроля президента Путина, станет совсем западной страной. В некотором смысле это действительно заговор, направленный на смену общественного строя. И глупо же думать, что Кремль не замечал такого заговора.

Девятнадцатого июня 2003 был арестован глава службы безопасности ЮКОСа Алексей Пичугин. Его брали так, как будто он один — целое бандформирование. Офис Пичугина штурмовало 27 спецназовцев, хотя можно было просто предъявить ордер и войти в дверь. Обыскали кабинет, изъяли сейф, Пичугин просил позвать на обыск адвоката, но адвоката не позвали.

Следствие и суд по делу Пичугина были закрытыми.

Адвокаты его сообщали только, будто во время следствия, чтоб «разговорить» Пичугина, ему кололи психотропные препараты и свели этим с ума.

Второго июля был арестован Платон Лебедев.

— Платон вообще ни при чем, — говорит мне адвокат Антон Дрель. — Платон вообще никакого отношения не имеет ко всему этому делу. Он чистый заложник.

А Ходорковский из тюрьмы пишет мне: «Я поверил в то, что правила игры можно изменить не вообще когда-то, а сейчас. Поверил в Касьянова, Путина. Наверное, трудно понять и тем более поверить, но я, в общем, прямой человек, делаю, что говорю и говорю, что делаю, и чисто психологически ожидаю этого от других.

Я все понимаю, а подсознательно все равно считаю, что люди не могут говорить одно, а делать прямо противоположное. Умом понимаю возможность интриги, а потом опять верю и ничего не могу с собой поделать.

Меня всегда поправлял Леонид (Невзлин. — В. П.), а здесь и он сплоховал.

В общем, я всегда действительно верил в то, что говорю, когда говорил Президенту (орфография сохранена, Ходорковский пишет слово „президент“ с большой буквы. — В. П.), что можно и нужно покончить с коррупцией, когда предлагал и добился принятия антикоррупционного закона „О трубе“, поправок в налоговое законодательство, принятия правил корпоративной этики, оно все работает. То, что мы сделали, никто не отменил! Даже международная отчетность внедряется.

Просто были включены другие механизмы — „бейсбольная бита“. Мы справились с воришками, а нарвались на разбойников. Мог предусмотреть — мог, когда понял, было поздно, и надо было или встать на колени, или пойти в тюрьму. Может быть, и встал бы, если бы не Платон, во всяком случае, искушение было бы сильное, но бросить (Платона. — В. П.) не смог».

Из письма Ходорковского следует, что если бы не был арестован Платон Лебедев, то Ходорковский не пошел бы в тюрьму, а сдался бы, хоть мы и не знаем, как в таких случаях сдаются и какие в таких случаях бывают аннексии и контрибуции.

— Вы же, наверное, даже и не слышали про Платона Лебедева до тех пор, как его арестовали? — говорит Антон Дрель.

И он почти прав. Про Платона Лебедева я слышал только однажды. Году в 1998-м или 1999-м в журналистской тусовке рассказывалась история про то, как репортер газеты «Ле Тан» Сильван Бессон приехал в Москву расследовать историю о деньгах ЮКОСа в Швейцарии, пошел поговорить про это с Платоном Лебедевым, а тот был с Бессоном груб, сказал, чтоб не лез лучше Бессон в это дело, и спросил даже, не боится ли Бессон, что завтра его на улице переедет машина.

Мы смеялись тогда, что Бессон не сразу даже понял, что это угроза. Мы без обсуждений решили тогда, что, конечно, Лебедев бандит, потому что все они там, в большом бизнесе, бандиты. Впрочем, угроза Лебедева не приведена была в исполнение, Бессон спокойно опубликовал свое расследование, и никакой автомобиль его не переехал.

Ирина, бывшая сотрудница Лебедева, эмигрировавшая после ареста Лебедева в Лондон, иначе представляет себе инцидент с Сильваном Бессонном. Помните, Ирина появлялась уже в нашей истории мельком четыре главы назад? Мы разговариваем в лондонском отеле возле Кенсингтонского парка. Я приехал на эту встречу раньше времени, прогуливался по парку и издалека видел, как Ирина входит в отель. Мы прежде не были знакомы, но я сразу подумал, что эта красивая молодая женщина — русская. Она единственная из всех прохожих не была небрежна в одежде. Раньше в Европе русские выделялись из толпы тем, что были одеты слишком плохо, теперь выделяются тем, что одеты слишком хорошо. Ирина говорит: — Платон терпеть не мог, когда его долго не понимали.