Под ногами хлюпала грязь, земля только-только пробуждалась.

Но для Левона приметы весны был иными. Система представлений у него городская, хотя он лет до двенадцати жил в деревне и родился хам. Смену времен года Левон воспринимал по людям. О приходе весны он узнавал по девушкам. Как только они начинали раздеваться, значит, весна на носу. Сначала снимали пальто, потом плащи, чулки.

Ущелье Касаха очень глубокое. Когда смотришь отсюда, не видно никаких признаков жизни, можно даже утратить ощущение времени. Под ногами рыхлая земля, по обе стороны стеной скалы, сверху крыша неба. Если бы не вонзившиеся в скалы столбы линий высокого напряжения, можно было подумать, что сейчас тринадцатый век. Левон опустился на сырую землю, положил голову на прогретый солнцем камень и закрыл глаза. Слышался лишь шум ущелья, как двадцать, сто и тысячу лет назад. Так будет и через сто лет. Левон вдруг устал от этих мыслей, навеянных дикой природой. Он закурил. Стал вспоминать детство. Это легко на первый взгляд. Не столько вспоминаешь, сколько домысливаешь детство, приблизительно похожее, примерно свое. Что-то уж очень грохочет река. Ну да, весна ведь, вода прибыла. Поток… Слово вспыхнуло, как спичка, осветив потаенные уголки детских лет.

Поток… Бурный поток…

Сколько лет ему тогда было? Верно, девять или десять, война еще не начиналась. Конец мая или начало июня. Втроем купались в реке – он, Вардан и Папик. Папик был старше их, лет пятнадцати. В том году они купались впервые. Папик не давал им заплывать в глубокие места, а им очень хотелось этого, притягивала глубина. И внезапно…

– Поток! – вскричал Папик. – Ребята, вода прибывает, выходите-е!

Они взглянули и увидели, как из-под Петушиного камня бьет ключом мутная, бешеная вода. Вмиг невидимая сила вынесла реку из русла, заполнила берега. Было страшно. Кое-как выбрались из воды, взбежали на прибрежный валун и стали смотреть полными ужаса глазами… Впервые видели они, какая грозная сила вода, их река, их ущелье.

– Одежду унесло! – вдруг завопил Папик. – Одежду!

Раздевшись, они сложили одежду на берегу, а сейчас берег исчез под мутной водой.

– Что же делать? – спросил Левон.

– Почем я знаю! Что-нибудь придумаем, – ответил Папик.

Вардан заревел:

– Мать прибьет. Рубаху недавно купила и носить не давала-а…

Поток мчался вперед и не думал останавливаться. Они могли вернуться домой, но как быть с утерянной одеждой? Идти голышом?

– Подождем, – сказал Наконец Папик, – пока кто-нибудь пройдет, попросим принести одежду.

Что им еще оставалось?

Голые, дрожа, сидели они на берегу, пока не спустилась темнота. Никто не появился в ущелье.

– Как же быть? – спросил Левон.

– Делать нечего, – хмуро произнес Папик, – пойдем садами, не заметят. Не мерзнуть же всю ночь.

И они отправились.

Помнит, когда он открыл дверь, мать вскрикнула, брат не проронил ни слова. Отца не было – он уехал в Ошакан. Отец не стал бы сердиться или кричать, подошел бы, согрел и одел…

Окоченевший, с трудом ворочая языком, объяснил:

– Вода… Поток унес…

Брат сразу понял, мать запричитала, заохала.

Поток унес одежду, оставив их нагими. Через четыре года Папик ушел на войну и продал, а Вардан стал колхозным бухгалтером. Поток…

Левон открыл глаза. Почему именно это вспомнилось ему?

Поток…

Почему ему припомнился этот день, не потому ли, что они проехали мимо дома Папика, где мать еще ждала сына? Она почти ослепла, дрожат руки, но надежды не теряет – ведь похоронки не было. Возвращаются же другие, вон хотя бы сын Бабкена Чанчапаняна. Какое ей дело до потока жизни, ей нужен ее сын.

Поток…

Почему именно это вдруг вспомнил? А может, и не было вовсе никакого потока, не было и Папика, не существовало даже Вардана, который теперь колхозный бухгалтер? Левон подскочил в страхе. Больше всего боялся он сумбурных мыслей: они опрокидывают все вверх тормашками и часто кажутся куда более логичными…

Ущелье шелестело мягко, необычно. Стояла весна, как тогда. Но как знать, может, в каких-то горах, в безднах и чьих-то душах назревает сейчас поток? Как знать.

Автобус тронулся, пассажир, сидевший рядом, слава богу, закрыл глаза. Это хорошо. Левон боялся, что он начнет рассказывать свою биографию, предложит «Казбек», пожалуется на молодежь, которая не уважает старших, ни во что не верит, которая.» Но сосед уснул.

– Не скажете время? – спросила какая-то девушка.

– Вторая половина двадцатого века…

Взгляд Левона еще блуждал по горам. Девушке было года двадцать два, и похожа она была на этот снег в горах, завтра-послезавтра растает, превратится в ручей или цветок, а может, в мутный поток. На руке часы, что же она спрашивает? Какая-то волна поднялась в нем, что-то злое, хотя девушка была красива. Бабушка в таких случаях советовала сосчитать в уме до тридцати девяти, но считать он не стал. От этого стареют, от счета в уме, да и считать долго. Он произнес с оттенком язвительности:

– Девушка, а вас не интересует, от какой болезни скончалась тетушка Наполеона?

– От какой?

– От острого воспаления поджелудочной железы. Есть еще вопросы?

– По поводу теток – нет, а мои часы стоят.

Левон рассмеялся. «Снег в горах вблизи, наверное, не покажется таким белым», – подумал он. Из приемника Шарль Азнавур настойчиво звал Изабель. Сосед Левона проснулся.

– Началось, – буркнул он. – Нет чтобы хоть когда услыхать по этому радио армянскую песню. Эй, водитель, заткни ему глотку…

– Нет, нет, что вы! – запротестовала девушка.

– Поет армянин. Его бабушка в Ленинакане живет, – спокойно сказал Левон и обратился к девушке: – Сейчас четверть двенадцатого.

Снег на далеких хребтах был как белый пожар, а Азнавур продолжал призывать Изабель. В песне, что он пел по-французски, говорят, рассказывается о человеке, который, сидя на могиле возлюбленной, зовет ее. На сколько ладов можно повторять это имя – Изабель. – Изабель?… А может, совсем не о том песня, может, Изабель бросила его, а он сокрушается по безвозвратно ушедшим дням? Но интереснее верить в первый вариант, и Левон даже представил Азнавура у могильного холмика, на ереванском кладбище. А песня все лилась. Изабель, любовь моя!.. Миллиарды раз люди произносили эти слова, только в сочетании с другими именами. Левон посмотрел на девушку и, увидев ее полузакрытые глаза, испугался, что она сейчас начнет рассказывать о своей неудавшейся любви или еще о чем-нибудь в этом роде.

– Куда направляетесь? – спросил он, как если бы сказал: «Прошу передать на два билета».

Она ответила.

– Я тоже, – сказал он.

Азнавур в последний' раз воззвал к Изабель, и сосед сказал:

– Слава богу.

Говорят, Азнавур ежедневно по нескольку часов проводит у себя в саду, наедине со своими мыслями, и беседует с умершими родными и близкими. Может, иногда человеку и в самом деле необходимо оставаться наедине с собой, со своими мыслями, и именно тогда приходят к нему его близкие, которых он теряет, потому что близкие те, кого теряешь. Только случайные люди всегда рядом с тобой.