- Кондратьич! Ваш племянник что наделал!.. Я его к вам пропустила ненадолго, а он не вышел при мне… Так я и не знаю, как он вышел…

- А разве ты получила замечание? - говорит Кондратьич, закрывая тяжелый висячий замок.

- Нет, - сказала я.

- Почему же ты так беспокоишься?.. Вышел не при тебе, так при других. Его пропускают. Знают, зачем он приходит.

- А зачем? - спрашиваю я.

Кондратьич повернулся ко мне. Какой он бледный! Наверное, потому, что почти все время ему приходится быть в кладовых. На выпуклые глаза сползают веки. Наверное, глаза устали подсчитывать.

- Как ты думаешь, - говорит мне Кондратьич, - я сыт?

- Сыт, - сказала я.

- Да, - говорит он, - не люблю кривить душой. А мой племянник - дистрофик. Ему помогать нужно. Я своим обедом распорядиться могу и ему суп отдаю.

- Ну конечно, - сказала я и вспомнила, что даже сестры, которые обеда дождаться не могут, посмотришь, половину откладывают в баночку, чтобы отнести к родным.

- Но у нас теперь будут большие строгости, - сказала я Кондратьичу.

Он улыбнулся и говорит:

- А ты беспокойная!.. Вот беспокойная!..

Я подхватила ведро и побежала в душевую.

Когда горячая вода из крана с шумом хлынула в мое ведро и меня обдало теплым паром, я подумала: «А может быть, Кондратьич и прав, я очень беспокойная. Вот я уже представила, как задержали Медведева. Все это выдумала. На самом деле другое».