– Мэм, я боюсь, у меня для вас печальное известие. Произошел несчастный случай.

– Где они?

– Они скончались.

И потом подробности, где, когда. Тела.

Этот голос и его безумный бред – он все бубнил и бубнил.

Должно быть, Энн повесила трубку, позвонила Сэнди, согласилась, что будет лучше, если Сэнди поедет опознавать тела.

Но все, что она запомнила, – это бесконечная оглушающая тишина и одно слово – тела.

Тела – снова и снова, до тех пор, пока она не готова была на все что угодно, лишь бы заглушить, остановить это.

На похоронах было мало народу. Брат другого пострадавшего водителя, молодой женщины, которая отделалась серьезным переломом ноги, подъехал, но не смог заставить себя выйти из машины. Проводы были слишком малочисленны и скромны. Он наблюдал издалека, потом уехал.

Во время всей церемонии и после нее Энн думала только об одном: когда две машины столкнулись, видели их водители глаза друг друга? Раздробились ли они в паутине разбитого стекла на тысячу, триллион этих застывших, полных ужаса мертвых глаз, огромных, как белая пустая луна? Было ли мгновение, пусть самое мимолетное, когда они поняли, что это и есть конец?

Или, может быть, Джонатан и Эстелла смотрели только друг на друга. Да, это было вполне возможно.

Неделю спустя Сэнди и Энн встретились в сером доме на Рафферти-стрит, чтобы разобрать пожитки Джонатана и Эстеллы. Воздух наполнял знакомый дух гниющей еды и прогорклого жира. На заляпанном черно-белом линолеуме валялись два опрокинутых мешка с мусором, рассыпая по полу вокруг свое заплесневелое содержимое. Пара некогда замороженных котлет лежала на стойке в луже воды.

Энн нагнулась вытереть яичный желток, упавший на ее замшевую туфлю, когда она открыла дверцу холодильника.

– Опять Оззи и Хэрриет не убирались? – спросила Сэнди, входя на кухню.

Энн кивнула, выпрямляясь. Двухлитровые упаковки молока и огромные пластиковые бутылки содовой, еще три коробки яиц – слишком много на двоих, но, несомненно, приобретено по неотразимо низким ценам, – всем этим холодильник был набит битком. Она прошла в гостиную и трогала один предмет за другим, желтеющие газеты, влажные полотенца, два нейлоновых пиджака, свисающих с лампы.

– Что нам делать со всем этим барахлом?

– Я за то, чтобы нанять мусоровоз, – заявила Сэнди язвительно, осторожно. Чувство юмора у Энн никогда не проявлялось по отношению к Джонатану и Эстелле.

Но Энн засмеялась, и когда Сэнди вопросительно взглянула на нее, она лишь пожала плечами и вышла.

Энн отправилась в ванную и взяла банку с хной. Какого цвета волосы были в тот вечер у Эстеллы? Была ли кровь на ее кроваво-красных волосах?

Сэнди нашла ее сидящей на холодном полу.

– С тобой все в порядке?

Энн кивнула.

– Знаешь, так странно, но я была не в состоянии заплакать. Ни разу. Даже ни слезинки уронить. Знаешь, что я чувствую, Сэнди? Хочешь знать, какой я чувствую себя на самом деле?

– Какой?

– Свободной.

Однажды несколько недель спустя Сэнди позвонила после полуночи, ее голос был тих, неуверен и печален.

– Я хочу кое-что рассказать тебе.

– Что?

– В последний раз я видела Джонатана и Эстеллу, когда шла обедать в «Джинджер бокс» с той женщиной, которую только что приняли в газету литсотрудником. В общем, я заметила их на другой стороне улицы, за полквартала от нас. Эстелла была в длинной оранжевой юбке и одном из свитеров Джонатана, а Джонатан размашисто шагал, по своему обыкновению сутулясь, запустив руку в бороду. Они выглядели так, словно свалились с луны. Не знаю, Энн, может, я просто немного растерялась от неожиданности, я только не хотела, чтобы они знакомились с этой женщиной, понимаешь? Она же ничего не знала о них, о нас. Они были увлечены разговором, и когда они остановились перед витриной книжного магазина, я быстро провела ее мимо.

Некоторое время слышалось лишь дыхание Сэнди.

– Каждый вечер, лежа в постели, я заново проигрываю то мгновение. Вихляющая походка Джонатана, рыжеватые спадающие волосы Эстеллы, они приближаются ко мне снова и снова. Каждый раз я пытаюсь заставить себя пересечь улицу, поздороваться с ними, представить их той женщине. Но, как бы я ни старалась, мне это никогда не удается.

Она больше не произнесла ни слова, и Энн тоже. Они одновременно повесили трубки, и внезапно между ними оказались лишь раскинувшийся по городу покров ночи и ее слова, словно еще один недостающий кусочек от давно потерянной головоломки.

Увидевшись с Энн в следующий раз, Сэнди сказала:

– Что же, для тебя это всегда было легче, правда? Любовь и все такое прочее.

Несколько недель Энн не ходила в больницу читать, сказываясь больной, и наконец предупредила, что увольняется, – все не говоря с Марком. Каждый вторник и четверг она представляла, как он идет по проходу между стеклянными кабинками и находит только того, кто замещает ее. По крайней мере десяток раз она набирала номер его телефона, но всегда вешала трубку, не дождавшись соединения.

Наконец однажды утром, посадив девочек в школьный автобус, она села в машину и поехала через город. Он только вылезал из-под душа, когда она позвонила в дверь, и под чистой белой рубашкой и черными брюками его кожу покрывала влага. Удивленный ее приходом, он позабыл включить ей свет, и они сидели рядышком в темноте.

– Извини, – сказала она, – мне следовало позвонить.

– Я беспокоился. Мне сказали, что ты заболела.

– Нет, я не болела.

– Что-нибудь случилось?

– Нет. Да. Не совсем. Мне нужно было время, чтобы подумать.

– О нас?

Она заметила, как его тело напряглось, изготавливаясь, настораживаясь, – все эти занятия по самообороне.

– Так дальше не может продолжаться, Марк. По крайней мере, я так не могу. В какой-то момент все оборачивается обманом. Сначала этого не было. Во всяком случае, мне так не казалось. Но это неизбежно. Дело не в Теде, не то чтобы я считала, что обманываю Теда, что бы это ни означало. Но обман не обязательно происходит по отношению к кому-то конкретно, так ведь?

– А я всегда считал, что обязательно, – холодно отозвался он. Он даже не пытался прикоснуться к ней, повлиять на нее. – Скажи, я что же, был для тебя просто экспериментом? Этакий акт милосердия?

– Не надо. Пожалуйста.

– Занятие для скучающей домохозяйки? Положение обязывает?

– Ты знаешь, что все было не так.

– Не уверен, что именно я знаю.

Она попыталась дотронуться до его лица, но он отшатнулся.

– Никто никогда не слушал меня так, как ты, – тихо сказала она.

– Это одно из того, чем занимаемся мы, слепые, – резко ответил он. – У нас нет выбора.

– Извини, – сказала она. – Я-то считала, это оттого, что я, может быть, действительно была тебе интересна.

Они немного помолчали.

– Я замужем, – мягко сказала она.

Он кивнул, вздохнул, встал.

– Я думаю, тебе лучше уйти.

– Но…

– Пожалуйста. Только без этой чуши насчет «не можем ли мы быть просто друзьями», ладно?

– Ладно.

– Пожалуйста. Уходи.

Он обошел диван, прошел по коридору и скрылся. В собственном доме он передвигался без всякой неуверенности, без сознания риска, отмечавшего каждый его шаг за ее пределами.

Энн минуту постояла в темной комнате, а потом вышла, с шумом закрыв за собой дверь, чтобы он знал, что она ушла, что теперь он может выйти.

Существовало одно мимолетное мгновение, каждое утро, когда она только открывала глаза, и день притворялся новым. Но потом все начиналось снова с того места, где кончилось. Сначала Тед предполагал, что молчание Энн, ее замкнутость связаны со смертью Джонатана и Эстеллы. Он думал, что это можно переждать, что это пройдет. Но все продолжалось, усиливалось, и постепенно за внешним спокойствием он смог различить, как она осторожно распускает узлы, освобождаясь от него. Впервые он познал разочарование человека, от которого отгородились, который не просто стучится в запертую дверь, но даже не уверен, есть ли за ней хоть кто-нибудь. Она больше не задавала вопросов о его поздних возвращениях, о его настроении, просто не замечала их. Она больше не боролась с ним и не пыталась успокаивать его. Тед все больше пугался, все больше жаждал хоть какой-нибудь реакции, он пытался задерживаться еще дольше, а когда это не подействовало, не побудило ее интересоваться, где он, он попытался быть таким, каким она всегда хотела его видеть, – вездесущим, услужливым, пытливым. Но ни один путь не возвращал ее ему.