Прекрасно помню тот день. Прекрасно помню того мужчину.
Чертов козел! Выродок, макака, чучело с сушеными фекалиями вместо мозгов! (Не обращайте внимания, это я от злости, на самом деле он был бог, а я – корова.)
Дело было на пляже в Строгине. Я приехала загорать, прихватив приятельницу по имени Нинон, которую знаю уже много лет. Мы собирались обсудить мой новый холостяцкий статус.
Нинон – несчастный человек. Ее перестроечное детство изобиловало убогими пластмассовыми чебураторами и глупоглазыми куклами, похожими на торговок петрушкой. А Нинон мечтала о Барби – златовласом чуде с пятым размером груди и отстегивающимися ступнями (серьезно, к некоторым Барби прилагаются запасные ступни, обутые в разные туфельки, мечта маньяка-расчленителя). Мечта была истовой, но безнадежной. К тому моменту, как хорошенькие куколки в бальных платьях, ковбойских шляпах и даже русалочьих хвостах блядскими рядочками выстроились на магазинных полках, Нинон повзрослела. А взрослым девушкам положено мечтать не о пластиковых топ-моделях, а об итальянских бюстгальтерах, французских духах и турецких мужиках. Но детская мечта Нинон, оказывается, не иссякла совсем, а хитрой морской черепахой ушла на самое дно ее сущности.
И в какой-то момент всем стало очевидно, что Нинон лепит Барби из самой себя. Она изнуряла тело диетой из диетической колы и салатных листьев, вставила в грудь силикон. Она нарастила волосы и добела их вытравила. Она носила такие каблуки, на которые, кроме нее, отваживались лишь профессиональные исполнительницы стриптиза.
Ее одежда была преимущественно розового цвета, а веки она подмалевывала голубыми тенями, причем смотрелось это все (как ни странно) не пошло, а мило. Такая вот безобидная девочка-припевочка под тридцать с легкой дурцой.
Жизнь Нинон представлялась мне сущим адом. Мало того, что она отказывала себе в простых человеческих радостях вроде двойного сандвича с ветчиной и кружкой пива, так она еще и добровольно взбиралась на косметологическую голгофу. Из нее то выдергивали лишние волоски, то выращивали нелишние путем обмазывания едкими субстанциями, к ее собственным ресницам приклеивали чужие, кверху загибающиеся. Драли жесткими щетками, щипали кожу, чтобы лимфа не застаивалась. Отпаривали в травяных бочках и хлестали березовыми вениками.
Ужас, в общем.
И вот лежим мы с Нинон на песочке, потягиваем разбавленную ромом колу, читаем один Esquire на двоих, о чем-то благостно треплемся.
Не подумав, с кем имею дело, я сказала:
– Слушай, а пойдем потом в «Патио-пиццу»? Там отличная лазанья.
Нинон посмотрела на меня с таким выражением… Знаете, так раздавшаяся в бедрах и потускневшая с возрастом мать троих детей смотрит на мужа, который собирает чемоданы, чтобы слинять к жоповерткой соседке. Какое-то время она, видимо, прикидывала, не является ли мое предложение злой шуткой. И только потом отреагировала, причем совсем для меня неожиданно:
– Вер, ну как ты вообще можешь так жить? – покачала Нинон головой, рассматривая меня из-под голубоватых очков. – Неужели ты никогда не слышала, что мы – это то, что мы едим?
– Да ну? А мне почему-то всегда казалось, что мы – это то, что мы читаем, то, с чем мы разговариваем, или хотя бы то, с чем мы спим.
– Не умничай. И вообще, на твоем месте, я бы давно села на диету. Ну неужели тебе ни капельки не страшно?
Настал мой черед изумляться:
– Страшно? А чего я должна бояться, по-твоему?
– Того, чего боятся все уважающие себя женщины. Стать унылой брошенкой с обвисшими щеками, черепашьей шеей и двумя сумочками, хозяйственной и парадной.
– До черепашьей шеи мне в любом случае далеко. А чтобы стать унылой брошенкой, для начала нужно найти того, кто потенциально может меня бросить. В данный момент эта фаза интересует меня куда больше.
– Это тебе так кажется, – упрямо повторила Нинон, – а на самом деле… Если на твоем пузе появилась складка, значит, до полной деградации рукой подать.
– Нин, но… Жанна Фриске тоже в теле. Я промолчу о Монике Белуччи.
– Не будь наивной. Знаменитости не в счет, на них эти правила не распространяются. Если ты достаточно ушлая, чтобы стать кинозвездой, пожалуйста, можешь обжираться своей лазаньей.
– Не забывай, что я увела Гениального Громовича у топ-модели, – гордо напомнила я. – Она была на обложке Playboy, но выбрал-то он меня!
– Когда это было? – фыркнула Нинон. – Во-первых, четыре года назад в тебе было на десять килограммов меньше. Во-вторых, за эти четыре года мир изменился. Москва превратилась в другую планету. Поменялась негласная конституция межполовых отношений. Вошел в моду гламур. Мужики стали капризными. Разобрались, что к чему. Поняли, что в этом городе полным-полно образованных, умных красавиц, а вот достойный мужик – на вес золота. За него идет остросюжетная конкурентная борьба.
– Ну что за бред! Нин, по-моему ты окончательно свихнулась на почве самосовершенствования.
– Вот как? – недобро прищурилась Нинон. – Ладно, тогда довольно общих фраз, перейдем к частностям. Например, к тебе.
– Ко мне?
– Именно. Ты у нас относительно молодая, свободная, разведенная и ни капельки по этому поводу не страдающая, так?
– Ну, так, – осторожно подтвердила я.
– И почему же, спрашивается, твой ежедневник не пестрит напоминаниями о предстоящих свиданиях? Почему твой мобильный телефон уже третий час молчит? А три часа назад тебе звонил не кто-нибудь, отчаянно в тебя влюбленный, а бывший муж с вопросом, не хочешь ли ты, уж так и быть, оставить себе пароварку?
– Это ведь так быстро не происходит… Я была занята переездом, до сих пор вещи не разобрала. Уверена, что стоит мне захотеть, как у меня появится новый любовник. Я смогу соблазнить, кого захочу.
– Любого мужчину? – коварно прищурилась Нинон.
– Любого, какого захочу, – поправила я.
– Не считается. Вдруг ты хочешь только плешивых распространителей гербалайфа, от которых пахнет кариесом и «Хьюго Боссом» египетского разлива? А ты попробуй склеить… – она на секунду замешкалась и поводила аккуратно причесанной головой из стороны в сторону, точно высматривающий добычу альбатрос, – вон того!
Мой взгляд проследил за указующим перстом.
Ну что я могу сказать?
Он был божественен.
Есть такой тип мужчин – Пляжное Божество. Они литые, и пахнет от них всегда морем-океаном, даже если они проживают в средней полосе. Зимой пантеон Пляжных Божеств коллективно впадает в спячку. И не надо меня убеждать, что они просто смывают мочалкой загар, повыше поднимают ворот прокуренного свитера и тихо бухают под новогодней елкой, – это слишком банально.
Отличительные признаки Пляжного Божества – развитая мускулатура, брендовые плавки и темные очки, никаких розовых проталин сгоревшей кожи на плечах, клык саблезубого тигра на кожаном шнурке, спортивный инвентарь, намекающий на силу и смелость обладателя, – серфовая доска, змей для кайтинга, водные лыжи (только не удочка! Только не удочка!).
Оно было метрах в десяти справа – с нарочитой ленцой возилось с серфовым парусом, поигрывая мускулатурой в сторону онемевших от восхищения пляжных русалок. Оно было прекрасно осведомлено о том, какой эффект производит. Оно явно давно привыкло как к молчаливому поклонению, так и к наглому вторжению в божественное пространство.
Тело Пляжного Божества было словно высечено из гранита. Лицо, к сожалению, тоже – и то была немного топорная работа. Лоб получился неандертальски низковатым, над мохнатым газоном бровей проглядывалось два костяных бугра, из-за которых Божество приобретало едва уловимое сходство с задумчивой гориллой или с «человеком умелым» из хрестоматии по истории.
Впрочем, может быть, я придираюсь. Нинон-то видела в нем совсем другое.
Она видела: влажные кучеряшки на груди, бедрах и животе – набирающая силу полоска спускалась в гавайские плавки. Она видела сильные ноги в позолоте майского загара, татуированного дракона на внушающем уважение бицепсе, капельки пота на груди.
