Прощание Мирьям было кратким, но вполне учтивым:

- Покойной ночи.

Не утратив самообладания, с гордо поднятой головой, она вышла из комнаты.

- Боже мой! - еще выразительнее, чем раньше, вздохнула Лиселотт. Она составила на поднос кофейную посуду и прошипела: - Помогите мне!

Повиновался один только пастор.

Еспер Экерюд успел изрядно захмелеть; лежа на диване, он поставил стакан с виски на низкий столик.

- Черт, ну и ветрило, - пробормотал он.- Надо бы здесь кому-нибудь дежурить всю ночь.

Сванте Странд довольно бесцеремонно увел Полли в пустую столовую, эта угловая комната находилась между верандой и кухней.

- Я должен поговорить с тобой перед отъездом. У меня сердце разрывается, глядя на тебя. Не надо так отчаиваться.

Полли послушно села на один из белых стульев, стоявших вокруг обеденного стола. Благодаря белой мебели и гардинам, голубому ковру, голубым полоскам на обивке стульев да бело-голубому датскому сервизу, который красовался за стеклами буфета комната казалась прохладной и дышала покоем.

На кухне Лиселотт небрежно звенела другим, более дешевым сервизом. Сванте закрыл двери столовой, и тотчас стал слышен другой, внушающий тревогу звук - это волны бились о стену дома.

- Пусть тебя не беспокоит финансовая сторона дела,- пытался он утешить девушку.- Если страховой полис оформлен на определенное лицо, то эта сумма не

подлежит разделу между наследниками.

Серые глаза Полли помутнели от слез.

- Ну и что? - безучастно спросила она.

- Альберта застраховала свою жизнь,- упрямо повторил Сванте,- и эти деньги не имеют отношения ни к завещаниям, ни к наследникам. Они твои, страховой полис завещан тебе. Твое имя значится на нем с тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, когда этот полис был выписан.

- Мне тогда не было и трех лет,- в недоумении сказала Полли.

- Зато Альберте было пятьдесят два,- объяснил адвокат.- На страховую сумму в сто двадцать тысяч крон приходятся большие проценты. Свыше четырех тысяч в год.

Глаза Полли из серых сделались синими и широко раскрылись.

- Четыре тысячи? Но зачем?..

- Как я понимаю, управляющий Фабиан решил таким образом обеспечить твое будущее. И, на мой взгляд, мысль была вполне здравая. Нынче эта сумма составит уже сто пятьдесят тысяч крон. Из них тридцать тысяч всегда свободны от налога. С остальной суммы тебе, как приемному ребенку, придется уплатить всего двадцать тысяч налога. Итого, останется сто тридцать тысяч. По-моему, неплохо!

Он старался хоть чем-нибудь порадовать девушку. Но Полли была скорее сбита с толку и огорошена.

- Я обещала Альберте не бросать пение,- горько сказала она.- Но жить в Стокгольме вместе с Мирьям и Эдуардом я уже не смогу. Впрочем, в этом, наверно, нет необходимости. Ведь я смогу переехать?

- Конечно, сможешь,- поспешил успокоить ее Сванте.- Между Эребру и Стокгольмом поезда ходят каждый час.

Даже через закрытую дверь из кухни доносился сердитый голос Лиселотт.

- Какой ты добрый, Сванте. Ты придешь к нам завтра утром? - почти шепотом, преодолевая застенчивость, спросила Полли.

- Непременно, если ты этого хочешь,- твердо пообещал Сванте Странд.

После его ухода нижний этаж опустел. Свет на кухне был погашен: Лиселотт уже перемыла посуду, а заодно и чужие кости. На веранде при полном освещении дремал Еспер.

Полли погасила часть лампочек, стараясь не прислушиваться к тому, как бушующее озеро плещется у самого порога веранды.

Была полночь, девушка продрогла в своем шелковом свитерке. В холле второго этажа тускло светил ночник.

Где-то скрипнула дверь, заурчала водопроводная труба. Полли юркнула в свою комнату и впервые пожалела, что в доме Альберты на дверях нет надежных замков, ей ужасно хотелось запереть свою дверь.

В это же время в спальне Альберты Эдуард Амбрас думал примерно о том же.

Он был уверен, что сегодня к нему пожалуют гости, и потому даже не стал раздеваться, только скинул ботинки и положил медальон на ночной столик.

И хотя Эдуард ждал совсем другого посетителя, он ничем не выдал своего удивления.

- Прости, что я врываюсь так поздно,- сказал Рудольф Люнден,- но мне хочется сегодня же уладить возникшие между нами недоразумения. Я пришел извиниться перед тобой.

Вместо пасторского сюртука на нем был халат из шотландки. Красная клетка подчеркивала его широкие плечи и высокий рост. Может, она подчеркивала и цвет его лица, но в полумраке этого не было видно.

Мужчины уселись за маленький столик возле балконной двери.

- Можешь не извиняться. Ты ни в чем не виноват,- сказал Эдуард, закуривая сигарету.

- Виноват. С самых похорон Альберты я относился к тебе враждебно, с предубеждением и уверял всех, что тебе не место в нашем узком семейном кругу. Признаюсь, я посрамлен. Больше чем кто-либо из нас, ты в этом доме на месте. Ты единственный представитель семьи Фабиан, и не надо забывать, что твой отец раньше нас всех имел отношение к приходу святого Улофа. Он вспоминал когда-нибудь Швецию, свое детство?

- Сомневаюсь. Зато моя бабушка Пепита всю жизнь помнила разные истории и постоянно их рассказывала. Одна из них про вашу церковь.

- Не может быть! А что именно?

- Она рассказывала, что в церкви хранится средневековая скульптура святого Улофа.

Пастор удовлетворенно кивнул.

- Да, это бесценная, удивительная скульптура,- начал он,- примечательна она тем…

- Я знаю,- перебил его Эдуард, словно нетерпеливый школьник.- Она примечательна тем, что изображает не шведского святого, а норвежского. Раньше его почитали только в Нидаросе, в Тронхейме. Но голпы монахов и других странников конными или пешими тянулись туда из более южных мест. Скульптура в вашей церкви доказывает, что путь их лежал через пустоши вокруг Лубергсхют-тана. Пепита весьма проникновенно живописала, какие муки им приходилось терпеть в ваших лесах.

- Подумать только! - воскликнул пастор.- И это в Латинской Америке! А что она еще вспоминала?

- Она рассказывала о господской усадьбе в Лубергсхюттане. О книгах и картинах, о том, что она уехала оттуда, не претендуя на это богатство. Но думаю, Франс