С трудом удерживаюсь от соблазна пожать плечами. Это у Посейдона надо спрашивать, если тот упомнит столь незначительный эпизод своей бурной жизни. Правда и Эгей, и дед Питфей всегда твердили, что отказываться от божественного родства — глупо и недальновидно, пусть даже оно существует исключительно в воображении горстки дураков.

— Так говорят, богоравный.

— Тогда сейчас мы узнаем, сколько в этом истины. Ты ведь не боишься, Тесей?

Вообще-то, если честно, боюсь. Ну, опасаюсь, по крайней мере. Какая разница — течет ли в моих жилах серебряный ихор, заменяющий богам кровь? К тому же, у Миноса с Посейдоном, прямо скажем, натянутые отношения. Но тринадцать пар сияющих глаз за спиной не оставляют даже иллюзии выбора. И еще один взгляд — напротив. Темный, встревоженный… восторженный. Под покрывалом и не разобрать толком ничего, только и видно, что женщина. Интересно, кто она такая и зачем прячет лицо? Но легкий интерес быстро угасает, вытесненный тревогой, когда по приказу правителя все присутствующие дружно двинулись на берег моря. Кроме Пасифаи. Выходя из зала, я обернулся — царица все так же сидела на троне, будто прием еще продолжается.

Мы стоим на скале, нависающей над морем — я и Минос. Остальные топчутся чуть поодаль. Вон, шеи тянут — как бы чего не пропустить. Что ж, условия оглашены: Минос кидает в воду перстень, я его достаю, после чего меня всем на радость публично признают божественным отпрыском. Критский владыка заявил, что если Посейдоново отцовство подтвердится, то он сочтет мою жизнь достаточной платой за смерть сына и отменит «живую дань». Ха, нет уж, моя жизнь пригодится мне самому! Я подхожу к краю скалы и внимательно вглядываюсь вниз — не разбить бы голову о подводные камни, тогда никакой Посейдон не поможет. Бурунов, вроде, не видно, но это ни о чем не говорит. Скидываю хитон и сандалии. Минос кивает мне, высоко поднимает руку с перстнем, и через мгновение кольцо летит в пучину, а через два выдоха наступает и моя очередь.

Не просите меня описать, что я чувствовал, когда падал в бездну вслед за глупой золотой искрой. Надеюсь, повторять не придется — вряд ли мне еще раз так нечеловечески повезет. Уйдя под воду, я открыл глаза и попытался осмотреться. Солнце уже садилось, его косые лучи не проникали на глубину и видно было плохо. Но почти сразу левая рука в чем-то запуталась. На мое счастье, течение притащило сюда довольно большой обрывок рыбачьей сети, и перстень угодил как раз в нее.

Вынырнув и жадно глотая воздух, я обнаружил, что оказался в небольшой пещерке, которую волны вымыли как раз под тем местом, где все ждали моего появления. С берега разглядеть выемку невозможно, а от любопытных глаз со стороны моря меня надежно укрывал нависающий сверху каменный козырек. Вот пускай подождут, понервничают. Будем считать, что я у папы в гостях, а уходить слишком быстро после столь долгой разлуки невежливо. Только не замерзнуть бы и, главное, перстень этот дурацкий не выронить — второй раз я его точно не найду. С большим трудом вытянув из так удачно подвернувшейся сети одну из веревок, я повесил на нее кольцо, а саму веревку обязал вокруг запястья на манер браслета — так вернее.

Плеск волн гулко отдается в недрах промоины — судя по всему, она глубже, чем мне показалось сначала. Но исследовать ее я не собираюсь — силы надо поберечь. Болтаюсь в воде, уцепившись за скальный выступ, больше всего похожий на ступеньку. Всю лестницу кто-то взял и перенес в другое место, а эту ступеньку забыли здесь. Интересно, хозяева заметили пропажу? Фыркнув, я открываю глаза и начинаю кашлять. Неудивительно — я почти заснул, руки разжались, а морская вода плохо подходит для того, чтобы ею дышать. Проморгавшись, я с удивлением замечаю, что в стене над ступенькой, примерно на высоте человеческого роста, имеется отверстие, прикрытое камнем. Но известняк хрупок, и каменная пробка выкрошилась с одного бока, а в образовавшейся дыре… Остатки сонливости слетают с меня, я выбираюсь на уступ. Камень легко подается, и у меня в руках оказывается деревянный ларец с медными скобами. Откидываю крышку — Зевс Всемогущий! Тусклый блеск золота, волшебная мозаика драгоценных камней, матовость жемчуга — уж на что я равнодушен к этим бирюлькам, но тут пробрало и меня. А поверх всего вальяжно разлегся золотой — сразу видно, что царский — венец. Огромное богатство — похоже, я умудрился отыскать пиратское логово. Правда, судя по состоянию тайника, сюда давно уже никто не заглядывал. Решительно вынимаю диадему из ларца — будет играть роль «подарка от папочки», — остальное убираю на место. Пусть полежит.

Когда я вылезаю — да что уж там, практически выползаю — на берег в паре десятков шагов от скалы, где по-прежнему толпится народ, громкие крики немедленно вспугивают чаек, начавших было устраиваться на ночлег. Последние силы я прилагаю к тому, чтобы идти не шатаясь, но огромный рубин у меня на пальце заметен издалека, а венец сверкает в отблесках заката, поэтому никто не видит, что кожа моя покрыта мурашками, с волос ручьем течет вода, а колени предательски дрожат.

Минос пристально смотрит мне в глаза, я молча протягиваю ему перстень и слегка улыбаюсь уголком рта. Слова ни к чему — уже завтра весь город будет рассказывать историю о том, как Посейдон принимал юного Тесея в своем подводном дворце, прекрасная Амфитрита увенчала голову юноши золотым венцом, а морской бог Главк вынес его на берег, и пена прибоя мантией стекала по плечам (моим или Главковым — не суть важно). Краем глаза замечаю давешний темный взгляд, но теперь его обладательница в волнении забыла о своем покрывале, и я могу ее рассмотреть. Она, несомненно, красива. И молода. Тонкие и нервные черты лица, нежный румянец. Вся подалась вперед, грудь вздымается… хм, папа, глядишь, я тебе невестку с Крита привезу.

Плохо помню, как добрался до ложа. Спутники мои все порывались петь мне дифирамбы как герою, освободившему Афины от позорной дани. Дай им волю — на Олимп бы вознесли, не сходя с места. Да и то — вряд ли Минос теперь посмел бы отказаться от своих слов. А у меня в ушах море плескалось о своды пещеры, и спать хотелось так, будто Гипнос вылил на голову ведро макового настоя, не меньше. Мое тело, видимо, просто сгрузили на постель и удалились, дабы не тревожить покой героя. Только вот герой во сне стонал и вскрикивал — снились ему невозможно синие глаза, откуда плотоядно усмехалась смерть. И дальше — клочками, обрывками… Синие глаза темнеют, как штормовое море, наливаются чернотой, холодная ладошка на лбу — сон? Пальцы на губах, лихорадочный шепот: «Такой красивый… я говорила с Астерием, он тебе поможет… отец не разрешит… брат, он лучше всех, он обещал, ты только…» — явь? Тихо звякают браслеты, чужой шелковый локон скользит по щеке, губы — горячие, настойчивые, чуть соленые… губы?! «Вставай, Тесей, вставай скорее — нас ждут!» — утро. Призраки растаяли вместе с темнотой. Украдкой оглядываюсь — не оставила ли ночная тень после себя что-нибудь? Но ни потерянного браслета, ни забытой сандалии, ни вышитого пояса. Может, и не было ничего?

Завтрак обилен: лепешки, сыр, зелень, жаренное на углях мясо. Простокваша. Клюю носом над всем этим великолепием — полцарства за возможность вернуться в постель! Кажется, мое предложение здесь никого не интересует. Жаль, выгодная могла бы получиться сделка. Но тут появляется парнишка лет четырнадцати и начинает верещать так пронзительно, что все, включая тарелки и кубки, подскакивают на своих местах. Даже моя сонливость проходит, и я кое-как разбираю, что это не пожар и не нападение врагов, а всего лишь приглашение на стадион, где нас будет ждать богоравный Астерий, дабы… В этом месте тирады мое терпение лопается с ясно различимым треском, и рот пареньку приходится заткнуть. Куском лепешки. Добрый я с утра…