За лесочком садилось солнце, обливая поддельной кровью легкие доспехи воинов, а ко мне шел… невыносимо захотелось проснуться. Широкие плечи, сверкающий бронзовый нагрудник, рогатый шлем — сердце перестало биться, чтобы своим стуком не спугнуть чудо… и сжалось от боли, ведь чудес не бывает. Взгляд напротив был небесно-голубым и не имел ничего общего с той пронзительной синевой, которую надеялся увидеть я. Но в этой голубизне плескались восхищенное уважение и неприкрытый восторг, какая-то беззащитная открытость и в то же время каменная твердость, и руки, протянутые мне навстречу, были без оружия — щит и меч полетели на землю мгновением раньше.

— Радуйся, богоравный Тесей! Я — Пейрифой, царь фессалийских лапифов, прибыл сюда, дабы сразиться с тобой. Но, видя твою несомненную доблесть и божественную красоту, отказываюсь от своих намерений и предлагаю тебе и Афинам руку дружбы. Примешь ли ты ее?

Прямой он был, как копейное древко, гордый, упрямый, вспыльчивый — и совсем, абсолютно, ни капельки не похож на тебя. Поэтому, наверное, я и согласился — не раздумывая. Отправив пресловутых коров в сопровождении охраны обратно на пастбища, мы тут же рванули на охоту, бросив все государственные и прочие дела на произвол судьбы примерно на месяц. Вспугнутые кабаны и лани, олени и зайцы, таящиеся в глуши лесные ключи и укромные поляны занимали наши дни без остатка. А ночи… знаешь, с ним было до смешного просто. Он всегда брал то, что хотел, и считал само собой разумеющимся, если и я буду поступать так же. Когда хочется пить, ты ведь не спрашиваешь у ручья позволения напиться? А та, другая жажда ничем, по сути, не отличается. Восхищение и удовольствие, мерцавшие в его глазах при взгляде на меня, здорово умели прогонять тянущую боль внутри, которую я научился не замечать и никогда не называть по имени.

Когда скорбный глас народов, предоставленных самим себе, достиг наших ушей (проще говоря, когда посланные за нами воины все-таки сумели разыскать нас в чаще), пришлось расстаться. Власть, особенно царская, гораздо ревнивее женщин и не терпит пренебрежения к себе. Обняв меня напоследок так, что хрустнули ребра, Пейрифой вскочил на колесницу и заорал:

— Через месяц жду тебя в Фессалии, Тесей! И только попробуй не приехать — отменю праздник к гарпиям, а гостям скажу, что ты виноват.

— Какой праздник-то? — крикнул я в ответ, улыбаясь до ушей.

— А я тебе не говорил? Свадьба у меня будет. Так что не вздумай притвориться, что забыл!

Пыль на дороге оседала медленно и тяжело, и, наверное, именно от нее першило в горле.

Странные звуки доносились до меня сквозь сон. Похоже, давешние крабы решились-таки отомстить за нарушенный покой и теперь, вооружившись мечами и копьями, лезут на берег. Но тяжелый лязгающий металл непривычен для крабьих клешней, и поэтому от полосы прибоя несутся кряхтение и ругань… что? Неведомая сила подбрасывает тело с песка. Почему темно? Неужели до сих пор не рассвело? Не может быть! Ах да, повязка! Пальцы в одно движение срывают ткань с лица, и я на мгновение слепну от первых робких лучей утреннего солнца. Секунда на то, чтобы глаза перестали слезиться… Но темным фигурам у воды хватило и ее — заметить мое присутствие. Кажется, мне были не рады. Впрочем, если это те, про кого я думаю, то их вряд ли устроил бы и сам Зевс, вздумай тот спуститься с Олимпа на клочок бывшего пустынным пляжа. Силуэты сбиваются в кучу, бесформенная масса слегка колышется и вдруг выбрасывает в моем направлении щупальце… то есть человека.

Ожесточенно тру руками лицо, и сонная одурь пополам с похмельем неохотно отступает с захваченных позиций. Нет, не пираты, как показалось с перепугу. Дорогие одежды, бритые подбородки, у самого важного перстни сверкают на пальцах — камни огромные, раз уж мне отсюда видно. Да и корабль, ткнувшийся носом в берег, не менее дороден и пузат, чем его хозяин, и ничуть не напоминает хищные двутаранные дипроры, которые с одинаковой легкостью могут двигаться и вперед, и назад. А незнакомец уже совсем близко, и невообразимая смесь из запахов благовоний и рыбы бьет кулаком в нос, не оставляя места сомнениям — сидонцы. «Вонючими» их звали даже в глаза — если хотелось нарваться на драку.

Посланец — рябое недоразумение с редкими пегими перьями на месте бороды — мелко кланяется, сложив руки перед грудью, а я вдруг понимаю, что, во-первых, совершенно раздет, а, во-вторых, кроме меня и сидонцев на пляже никого нет. То ли Астерий заметил гостей раньше и решил не мозолить чужакам глаза, то ли… но додумать я не успеваю.

— Мир тебе, юноша, облик твой столь благороден, лик красотой затмевает сияние утра! Боги тебя нам послали, воистину, боги, внемля молитвам и просьбам о помощи громким!

Громким — это точно сказано. Казалось, что вместе со звуками пронзительного фальцета мне в голову ввинчивается острый металлический штырь, причем сразу с двух сторон. И ведь как чешет, на родном-то языке не всякий так сможет! Изо всех сил стараясь не морщиться, я потянулся за валяющимся на земле хитоном, чтобы прикрыть «неземную красоту», и краем глаза заметил матовый блеск из-под брошенной корзины. Маска! Ехидна меня заешь, как же теперь быть? Надо срочно избавляться от незваных гостей, пока не стряслась беда. Что там было про помощь?

— Меня зовут Антиох, и мать моя была родом с Лемноса. Как мне называть тебя, богоравный?

— Радуйся, Антиох, попутного ветра вашим парусам. Мое имя Тес…пий, — ни к чему, пожалуй, этому пройдохе знать, кто я на самом деле. — Какая нужда привела вас к этим берегам? Чем вам не глянулась главная торговая гавань?

— Выслушай же мою историю, Теспий, ибо она воистину удивительна. Мы возвращались с Эвбеи в Сидон…

— В Сидон?! — тут же перебиваю я. Даже полному профану в морском деле ясно: плыть с Эвбеи в Сидон через Крит — все равно, что чесать левой ногой за правым ухом. Можно, конечно, но неудобно. — Отчего же вы не поплыли через Родос? Или кормчий ваш незнаком со здешними водами?

— Я понимаю твое удивление, богоравный, но позволь мне продолжить. Мы миновали Кос и как раз подходили к Родосу, когда наступила ночь, и кормчий решил не искушать судьбу и встать на якорь в виду острова. А ночью вдруг сгустился туман, хотя над нами по-прежнему было ясное небо, в воде загорались странные зеленые и голубые огни, светящиеся трупным светом чудовища бродили вокруг корабля, и мы уж не чаяли живыми дождаться утра. Однако когда встало солнце, проклятый туман и не подумал рассеиваться, а стал еще гуще. Мы хотели поднять якорь и уйти — все равно куда, только бы подальше — но с тем же успехом мы могли пытаться сдвинуть с места Родос. И следующую ночь мы провели, дрожа от ужаса, под невнятный шепот черных теней. А в самый глухой час перед рассветом сияющая дева возникла перед кораблем и возвестила, что утром нас ждет встреча, способная повернуть паруса нашей удачи. И вот с восходом солнца колдовской туман исчез без следа, и мы увидели критский берег, а когда высадились — встретили тебя. Ты же здесь один?

— Один, — кивнул я. Глазки собеседника вспыхнули удовольствием — тоже мне, нашел счастливый оракул. Хотя после таких приключений (если не врет) им любое человеческое лицо в радость.

— Скажи, Теспий, а ты местный?