Лоб под маской покрывается капельками пота. Я вступаю на зыбкую почву — один неверный шаг, и жадно чавкнувшая трясина проглотит… нет, не меня, а мою личную коллекцию неприятностей трезенского изготовления. Чувствую себя Пандорой.

— Да, отец. Из чужеземцев он — лучший, с этим не приходится спорить.

— Неужели он может победить даже тебя?

Вот он — вопрос, на который я не знаю ответа. Может ли? Он очень хорош, он невозможно хорош для человека, который месяц назад и не подозревал, с какой стороны подойти к быку, а главное — зачем. Если бы он ненавидел меня, думая только о том, как добраться до моей глотки, он бы смог. Если бы он звенел от страсти бронзовым гонгом, желая любой ценой увезти Ариадну в Афины и сделать ее своей женой — он бы смог. Но не теперь, когда каждую ночь он — глина в моих руках, сосуд, переполненный желанием и любовью, из которого я пью и никак не могу напиться.

— Нет, он еще не настолько искусен в бычьих плясках, но… — делаю многозначительную паузу.

— Что? Договаривай!

— У меня было видение. Мне не стоит участвовать в этих соревнованиях.

— Это еще почему? — подозрительный прищур, сомнение во взгляде. Он не может знать, вру я или говорю правду, зато прекрасно помнит, как отмахнулся от моих опасений, когда Андрогей уезжал в Афины. Минос больше не хочет совершать ошибок.

— Мой бык взбесится и покалечит меня. Тогда Тесей наверняка выиграет, а посылать его в Лабиринт будет бессмысленно… ты ведь собираешься его туда посылать? — С замиранием сердца жду ответа.

— Конечно. Традиция есть традиция, в конце концов, — улыбка, больше похожая на звериный оскал, не идет владыке.

— Значит, не стоит волноваться. Даже если он победит, Лабиринт все расставит по своим местам. Никаких подлых ударов в спину со стороны Миноса, а всего лишь воля богов.

Отец задумчиво кивает… неужели я его убедил? Что-то слишком легко. Не нравится мне это, но другого пути я все равно не вижу.

— Ну что же, Астерий, ступай. Игры начнутся через три дня, нашим гостям надо подготовиться. И вели там кому-нибудь — пусть пошлют за Ариадной.

Вернувшись к себе и застав Тесея по-прежнему валяющимся в постели, я решительно поскидывал с себя все лишнее и нырнул в сонное тепло. Пока никто не знает, что на Тесея не действует мое знаменитое проклятие, у него есть неплохой шанс унести отсюда ноги.

Умные мысли вспугнутой стайкой унеслись прочь, когда одна из упомянутых ног медленно и как бы невзначай улеглась ко мне на бедро. Я предпочел не замечать наглого вторжения афинских захватчиков в исконно критские владения, так что вскоре за ногой подтянулись основные силы противника и были взяты в плен к обоюдному удовольствию сторон. Процесс получения выкупа занял немало времени, и когда все территориальные споры были улажены, солнце стояло уже довольно высоко.

Я отменил тренировки. Перед смертью не надышишься, а вот отдохнуть не помешает. Тесея по-хорошему следовало отправить к соотечественникам — подосланных убийц можно было уже не опасаться. Но когда я спросил, не хочет ли он провести оставшееся до игр время с товарищами, меня окатили таким ледяным негодованием, что сразу стало ясно — не хочет. Похоже, ему слишком приглянулась моя купальня.

В три дня я попытался втиснуть целую жизнь. Мы бродили по окрестным рощам, купались в холодных ручьях, мяли траву на укромных полянках и на удивление мало разговаривали. То есть Тесей-то постоянно что-то рассказывал: детство в Трезенах, палестра, дорога в Афины, Эгей и его тогдашняя жена Медея… Я слушал, и улыбался, и подшучивал над ним, что порой приводило к шумным потасовкам, а порой — к другим занятиям, хотя и не менее шумным. Напускные сдержанность, серьезность, благоразумие слетели луковой шелухой, и из-под них наконец-то выглянул мальчишка, всем своим существом впитывающий ветер и солнечный свет. Вот только мне надо было поговорить с ним о таких вещах, которые плохо сочетались с бездумным валянием на прибрежном песке.

Несколько раз я собирался с духом и открывал рот, но трезенец тут же затыкал меня поцелуями, точно чувствовал что-то. Голос рассудка истошно верещал, что я должен немедленно взять себя в руки, объяснить все Тесею и до самого конца держаться от него подальше. Так будет правильно. Каково придется мальчику, вынужденному убить вчерашнего любовника? Сердце насмешливо возражало: «Сколько ты продержался в прошлый раз? И двух дней не прошло. Боялся возвращаться в свою спальню, поворачивался спиной к собственному страху, прятался в раковину безмозглым рачком с выпученными глазами. Понравилось?»

В тот самый прошлый раз, когда мне надоело праздновать труса и я решил, что вполне смогу провести ночь в своей кровати, не пустив в нее трезенца, а того нигде не оказалось, что-то ощутимо хрустнуло у меня внутри. Будто зерно, даймон знает сколько пролежавшее в земле мертвым грузом, дало всходы, или яйцо, про которое все забыли, выпестовало в себе новую жизнь. Птенец пробил скорлупу, и теперь требовал тепла и заботы. Ему нужен был Тесей — сейчас же, немедленно, или я пожалею о том, что не помер во младенчестве. Рассудок вспугнутой квочкой метался вокруг и ничего, решительно ничего не мог сделать.

С тех пор мой птенец вырос и окреп. Ему плевать, что я не умею и боюсь любить, что я всю жизнь учился не подпускать к себе никого на расстояние вытянутой руки, что моя броня давно затвердела, потеряла гибкость и грозит рассыпаться в прах от слишком резких движений. У птенца есть Тесей, и он собирается жить вечно.

К вечеру третьего дня я все-таки вытряс розовую дымку из мозгов — дальше откладывать было просто некуда.

— Тесей, послушай меня внимательно, я…

— Ты женишься на мне, и мы будем долго и счастливо прятаться в твоих подземельях от недовольного Миноса?

— Неужели я убил месяц своей единственной и неповторимой жизни на некоего трезенца только для того, чтобы он все под конец испортил?

— Не гневайся, о Ужаснейший, я весь внимание.

Он тоже нервничает, хоть и старается этого не показывать. Будущее прячет свои очертания в густом тумане, прикидываясь то прекрасным дворцом, то смрадным логовом чудовища. Тесей пока не видит, что меня нет ни в логове, ни во дворце.

— Завтра — первый день празднеств. Будут обряды, жертвоприношения, храмовые танцы…

— Скучища!

— Не перебивай! Игры начнутся на следующий день. Сюда ты больше не вернешься — вас всех оставят ночевать при храме Матери. Меня на состязаниях не будет, поэтому ты…

— Как это — не будет? Почему?

— А ты хотел, чтобы я подержал тебя за ручку? Извини, но нянькой я больше быть не могу.

— Нет, я думал…

— Ты собирался выиграть у меня в упорной борьбе? Давай как-нибудь в другой раз, сейчас тебе нельзя рисковать, а мое участие — очень большой риск… Если ты победишь, тебе придется пройти через Лабиринт.