– Пожалуй, я мог ошибиться в Грэхеме. Да и не я один.

Он ощущал себя в некотором роде виноватым. Насколько он действительно ошибался в нем? Разве не распознал он уже довольно давно тягу Грэхема к насилию?

Это как раз и привлекало его в нем. Глаза безжалостного линчевателя на лице ангела. Мускулы как стальные канаты, крепкие челюсти и добродушный говорок, комичный акцент кокни. Какие возбуждающие контрасты. Забавно было иметь такого шофера, который был еще и личным телохранителем вместо наемного профессионала, советчиком в делах, разбирающимся в дизайне, а иногда и интимным партнером.

– Я предполагаю, что ты уже подумываешь об отключении его от дыхательного аппарата? – Жестокость высказываний Роберта, а главное, его злобный тон были совершенно неожиданными.

Разговор явно пошел не по тому руслу, как планировал Уинти. Роберт ожесточился еще больше, а это не к добру.

– Я совершенно об этом не думал. Даже в мыслях не было, – возразил Уинтроп.

– А следовало бы подумать. Ему лучше было бы умереть… так или иначе.

– Так или иначе?.. – переспросил Уинти, как бы требуя уточнения. – Что ты подразумеваешь под этим?

Роберт резко оборвал его, переключившись на другую тему:

– Почему ты веришь ей, Уинти?

Таким тоном учитель спрашивает самого глупого ученика в классе.

Уинтроп почувствовал, что Роберт уже начинает его раздражать. Он пытается навязывать ему свою волю, дает советы, как поступить с Грэхемом, он чуть ли не обвиняет его в излишней доверчивости, ставя под сомнение умственные способности друга.

– Если б ты слышал, как она рассказывала свою историю, ты бы тоже поверил. Наверняка! Ты же любил ее. Ты хотел на ней жениться. Ты не мог так ошибаться. А сейчас ты можешь ошибиться, если не поверишь.

Роберт склонил голову к плечу и посмотрел на Уинти искоса, со снисходительной иронией.

– Ты сказал, что я не мог ошибиться? Оказывается, мог, и еще как! Я поверил Пауле. Я влюбился в нее. Я действительно любил ее. – Он развел руками, как бы досадуя на себя, что был столь глуп. – Но все эти чувства… были они и есть ли сейчас… не в них суть дела. – Роберт сделал решительный жест, словно отметая все это копание в чувствах, как абсолютно неважное. – Проблема гораздо серьезнее. Пожалуйста, представь, Уинти, какой урон наносит подобная история имиджу человека… такого, как я. Повсеместные толки… Люди на студии как губка впитывают их. Публика тоже. А чем больше говорят, тем больше преувеличивают, хотя истина сама настолько омерзительна, что в преувеличениях вроде бы не нуждается. Согласись, Уинти, ведь так? Одно это событие пустит под откос всю мою карьеру.

Он выделил это слово, бросая его прямо в лицо друга, как самый неоспоримый довод. Но Уинтроп не купился на подобный актерский трюк. Он догадывался, что вполне обоснованное беспокойство Роберта за свой имидж и карьеру есть лишь прикрытие для его смертельно раненной гордости.

– Но если в этом нет ее вины, ты обязан простить ее, Роберт. Ведь она поступила так ради тебя. Что бы ты делал в ее положении? Она просто хотела избавиться от Грэхема и тут же позвонить тебе в Нью-Йорк. Только ты мог как-то оградить ее. – Уинтроп старался рассуждать логично, но явное его желание выручить Паулу выглядело в глазах Роберта наивным.

– Все это ложь, Уинти. Она сочинила очередную историю и надеется нас одурачить. Ей так хочется, чтобы ее приняли обратно, что сама готова уверовать в свои выдумки. Видишь, она уже почти убедила тебя. – Внезапно на лице Роберта появилось выражение глубокой усталости. – Впрочем, ты вправе иметь свое мнение. От этого ничего не меняется. Я не желаю видеть ее в моем отеле. По-моему, я выражаюсь ясно, Уинти?

Он нахмурился, напрягая челюсти, словно готовясь к схватке. Уинтроп в точности повторил его мимику.

– Не указывай мне, Роберт, что я должен делать.

– Я владею этим отелем, не забывай, Уинти. И если ты возьмешь Паулу обратно в свою команду, я, возможно, откажусь от сотрудничества с «Тауэр-Дизайн».

Никто еще не разговаривал с Тауэром в подобном тоне. Никто! Ради Паулы он сдерживал себя, но боялся, что терпения его хватит ненадолго.

– Я понимаю тебя, Роберт. Ты был свидетелем заключительного эпизода всей драмы, и это помутило твой разум.

– Кончай эти разговоры о психологии! Если у кого и свихнулись мозги, так это у тебя, Уинти. Убирайся и ты из моего отеля. И немедленно!

Восклицая это, Роберт оставался в кресле – только крепко вцепился в подлокотники, подобно королю, оглашающему свой приговор.

– Ты самовлюбленный урод, Роберт Хартфорд, и тебе пора заняться онанизмом!

Роберт побледнел.

– Пошел вон! Твоей ноги не будет в «Сансет-отеле», пока я жив! Тебе конец, мой старый друг. Ты уже древняя история Беверли-Хиллз!

Уинтроп был способен взорваться точно так же, как Роберт.

– Если я древняя история, то ты уж, любовь моя Роберт, вообще ископаемый динозавр. Люди придут в музей и будут глядеть на твои останки. А твой «Сансет-отель» без Ливингстона превратится в твой могильный памятник. Прощай, мой драгоценный, и попробуй без нас удержаться на плаву!

Уинтроп выскочил из кресла, как надутый горячим воздухом шар, и, словно унесенный порывом ветра, быстро полетел к выходу. Он был зол на Роберта, но так же был зол и на себя. Они оба поддались ее очарованию – облику ангела, возникшего на пожарище, уничтожившем ее прошлое. Совсем необязательно, что из огня выходят ангелы.

В полночь он тайком препроводил Паулу в свой номер, напоил крепким чаем, остановил истерику и уложил в постель. Он сделал все, что мог, даже отправился к Роберту, чтобы изложить ему ее версию событий. Он был полон надежд на голливудский счастливый конец, но просчитался… Теперь Уинтроп выполнял роль гонца, принесшего плохие новости… очень плохие, за которые восточные владыки отрубали голову.

Двери лифта раздвинулись. Тауэр вошел в кабину и дрожащим пальцем нажал на кнопку. Он спешно нашарил ключ в жилетном кармане, отпер дверь и ворвался в свои апартаменты. Горничная Мария в испуге отскочила, освобождая ему путь в спальню.

Заплаканная, полуодетая Паула ждала его, сидя на разобранной постели. Она уставилась на Уинти вопрошающим взглядом.

– Мы покидаем этот мерзкий отель и никогда сюда не вернемся, – произнесенную фразу Уинтроп продолжил стремительным движением, схватив и поднеся к уху телефонную трубку. Она взлетела вверх, словно закрученная смерчем. – Роджер? Это Тауэр. Я съезжаю. Да, именно так. Надеюсь, ты меня понял? Король Лир отчаливает из своей столицы. Собери всю армию лакеев, чтобы они быстренько упаковали и отправили вниз мои вещи.

Тауэр обрушил трубку обратно на аппарат и повернулся к Пауле:

– Теперь, Паула, выше голову и вперед. Я тебе верю, а раз так, доверься и ты мне.

– Что он сказал? – спросила Паула.

– Твою версию он швырнул в мусорную корзину. И вдоволь поиздевался. Он вот-вот лопнет от своего эго. Яйца его точно взорвутся.

– Я сама поговорю с ним! – Паула вскочила с кровати и выпрямилась во весь рост. – Он меня выслушает!

– Выкинь это из головы! Он свихнулся.

– Он меня любил. Он и сейчас меня любит.

Раньше Уинтропу показалось бы забавным слушать подобные излияния полуголой соблазнительной девицы. Но здесь разыгрывался не фарс, а подлинная трагедия. Он был вынужден сказать ей правду:

– Послушай, Паула. Вы оба попали в гадкую историю, и оба стали жертвами. Прошлое уже никак не вернешь. Даже если случится чудо и Роберт тебя примет обратно, то его карьере конец. А для него это важнее, чем ты. Не преследуй его, пусть идет своим путем. Не позволяй ему унижать себя, топтать ногами. Ты способна унизить его, и я тебе в этом помогу. Доверься мне. Я однажды посадил тебя в кресло королевы. Поверь, я повторю это еще раз…

Тауэр смотрел на ее личико, по которому катились слезы. Они возбуждали его, как вид виски со льдом в полном до краев бокале. Он жаждал коснуться губами мокрой от слез щеки, испробовать хоть каплю этого редчайшего напитка, но так и не решился, а тем временем слезы высохли.