Она вела себя с ним с осторожностью, как укротительница с не прирученным еще могучим хищником. Роберт действительно напоминал ей льва, и его силу признанного царя зверей она ощущала. Когда-то он походя, одним мановением руки разрушил ее кинематографическую карьеру, и она долго еще потом зализывала раны и копила в душе ненависть к нему.

Он отобрал у нее друзей и поклонников – все они быстро переметнулись на победившую сторону. С тех пор она полностью избавилась от доверия к людям и поэтому стала свободной и всесильной. Теперь она возвысилась настолько, что стала почти равной ему, но только почти…

Он уже имел многомиллионную массу своих приверженцев и мог, снисходительно улыбаясь с экрана, поддерживать в них любовь к себе, а ей еще приходилось брать с бою все новые позиции, изворачиваться, опутывая змеиными кольцами наивных простаков, и все же она уже успела вползти на такую вершину, что могла собой гордиться.

Каролин благосклонно приняла бокал с коктейлем из его рук, прикоснулась раскрытыми в улыбке губами к холодному стеклянному краю. Но не отпила, а лишь смочила губы. Нет, конечно, он не так примитивен, чтобы пытаться ее отравить при их первом деловом свидании. Скорее это было с ее стороны просто женским кокетством.

Ледяной коктейль приятно ласкал ее пылающее нёбо и язык. Она буквально сгорала от охватившего ее вожделения. Что может быть прекраснее, чем зрелище, как давний соперник в тщетных усилиях сохранить свое достоинство заискивает перед ней? Громадный букет алых роз, словно упавший с небес, и карточка, приложенная к нему, были явным тому доказательством. И почерк – четкий и известный всему миру, уверенный почерк звезды, привыкшей раздавать автографы.

«Дорогая Каролин!

Забудем о прошлых недоразумениях. Начнем все с чистой страницы, а для начала поужинаем вместе. Сегодня в восемь».

Правда, подпись на карточке – «Новый владелец «Сансет-отеля»,– несколько озадачила Каролин. Значит, Франсиско Ливингстон проявил слабость и не сообщил Роберту, что их сделка аннулирована? И Роберт еще не знает о мистическом совокуплении старика с девственницей? А тем более об уличающих фотографиях, негативы и отпечатки которых в достаточном количестве надежно спрятаны в сейфе ее дома в Колдуотер-Каньоне?

Самовлюбленный идиот Хартфорд и не догадывается, что это и есть ее лицензия на покупку «Сансет-отеля», и она у нее считай что в кармане, а со своими мечтами он может распрощаться.

Каролин смаковала коктейль, а сердце ее пело. Это была ария отмщения.

Ничего не подозревающий Роберт тем временем зажигал свечи на уже сервированном столе. Ужин на двоих? Великолепно!

– Надеюсь, ты не против, если нас будет только двое за столом? Я, по правилам хорошего тона, должен был бы предупредить тебя заранее. Поэтому извиняюсь за нарушение этикета. Но нам столько всего надо обсудить, а посторонним это покажется скучным. Или я не прав?

Его вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. Короткую паузу прервало появление официанта, видимого глазом, но неслышного, слегка поправившего орхидеи в вазе посреди стола и салфетки из ирландского полотна возле приборов. Он также чуть сместил положение бутылки белого бургундского вина в серебряном ведерке, заполненном ледяной крошкой, и так же незаметно, как и появился, исчез.

Тогда в тишине прозвучал ее голос – неповторимый голос Каролин:

– За что такая честь? Ужин наедине с великим Робертом Хартфордом!

Любой тупица распознал бы, что она издевается над ним, но только не самоуверенный и самовлюбленный Роберт Хартфорд. Он поднял свой бокал:

– Выпьем за мой отель! Те же не откажешься?

– Конечно, Роберт. В любой вечер или даже с утра пораньше, – таинственно улыбнулась Каролин.

Тост для каждого из них имел разное значение. И оба они это знали.

– А теперь сядем за стол и пару минут посвятим беседе. Я заказал ужин на восемь тридцать, а здесь все подается точно. Надеюсь, еда не помешает серьезному разговору, а разговор – еде. Что было бы печально, ибо меню я составлял сам. С той поры, как мы расстались, ты прошла долгий путь, Каролин.

– И ты тоже, Роберт.

– Но не такой крутой, как у тебя. Ты просто вознеслась по вертикали.

– Но и ты, Роберт, не полз, как улитка.

Оба улыбнулись, оценивая в мозгу, как в кассовом аппарате, достигнутый успех. Каждый из них имел положительный баланс.

– Я несколько препятствовал в те дни твоему продвижению. Я виноват, сожалею.

Роберт покаянно опустил глаза и принялся рассматривать отлично ухоженные ногти.

– Те дни были трудными для меня, но не вини себя в этом. Если б не ты, то другой тебе подобный нашелся бы, чтобы испортить мне карьеру.

Роберт вздрогнул. Неужели она способна улавливать его мысли и облекать их в слова? Такое могло быть с теми людьми, кто находился не выше уровня ее птичьего интеллекта, но никак не с ним. Он же иногда считал, что ни в чем и никогда не поддастся ей.

Однако ее тело возбуждало против воли. В ее пышных формах не было ничего, напоминающего гранд-дам Рубенса, или затянутых в талии красавиц эпохи Второй Империи, или даже современных спортсменок и победительниц конкурсов на лучший бюст. Все перечисленные образцы уже были собраны в его коллекции, и не в одном экземпляре, а сейчас перед ним было тело, которое Роберту хотелось лицезреть, щупать, пробовать на вкус, ощущать его аромат именно благодаря его чудовищным, почти великанским размерам.

Чувство это было опасно, и тревожный звоночек в голове предупреждал – не делай этого. А он все равно тянулся к ней, пусть даже она не двигалась с места – и все его нервы напряглись от нахлынувшего плотского желания. Не подчиниться воле этой шантажистки, а противопоставить ей свою волю и превосходящий ее жалкий мозг ящера натренированный интеллект было бы самым легким выходом из положения. Но он хотел еще расплавить ее твердую натуру жаром своего обаяния. Удастся ли ему достигнуть такой цели? Не замахнулся ли он на невозможное?

Насыщенный дурманом тщеславия туман обволакивал в те минуты и обычно трезвое и расчетливое сознание Каролин. Осталось совсем недолго, как она надеялась, до того мгновения, когда ее торжество над Хартфордом обратится из мечты в реальность. Как ночного воришку, она выбросит его вон из отеля, в котором он проживал долгие годы, – пинком под зад, как он когда-то выдворил ее из мира кино.

И чем ближе было это мгновение, тем сильнее воздействовало на нее его мужское обаяние – и дарованное природой, и отработанное на съемках – как запах самца на самку, – животная, неуправляемая разумом тяга.

– Я рад, что ты здесь, со мной… – прошептал он, казалось бы, бездумно идя в расставленные ею сети.

Но такие же сети расставил и он, и женское естество завлекало в них Каролин без всякого с ее стороны сопротивления.

Тонкий лучик фонарика шарил впотьмах. Сначала он двигался почти безостановочно, затем он стал более внимательным и чаще задерживался на некоторых предметах. В поле зрения человека с фонарем, ограниченное круглым световым пятнышком, попадали то край стола, то подлокотники кресла, то лист бумаги с каким-то текстом, то индейская боевая маска.

Все происходило в полной тишине. Ничто не шевелилось, кроме неустанно исследующего пространство комнаты электрического луча. Постепенно география помещения складывалась в общую картину, а пришелец повел себя более уверенно, и звук его шагов не заглушал теперь даже ковер.

Более всего его интересовали стены. Он выхватывал лучом картины и фотографии, развешанные в изобилии, и каждую рассматривал внимательно. Ненадолго внимание его задержала каминная полка, где среди статуэток стояли вазочки с цветами, в которых стоило бы обновить воду или выбросить их содержимое.

Но наконец человек нашел то, что искал, и свет остановился на этом предмете.

Рука в черной перчатке нажала на узорную деревянную рамку и выдвинула из нее небольшую картину. Раздался звук, похожий на горестный вздох, потому что это полотно уже много лет не расставалось с этой рамой.