«Сансет-отель» выплыл из ночного мрака, как светящийся корабль надежды, и Паула была очарована открывшимся перед ней зрелищем. Сколько бы она ни прочла описаний в журналах и ни видела кадров на ТВ, действительность превзошла все ее прежние представления о волшебном мире богатых.

Это был не отель, а воплощенная мечта безумца, помешанного на роскоши, сказочный дворец Ханаду, перенесенный из средневековой Азии в бархатную черноту современной калифорнийской ночи. Дымный огонь факелов сменился электрическим сиянием, но сказка осталась сказкой, и вера в ее реальность давалась с трудом. Здание было подобно человеку, гордому, неприступному, отвергающему любые попытки завязать с ним отношения. Неоновая зеленая надпись в черном небе – «Сансет-отель» – казалась лишней, унизительной, как будто особе королевской крови навесили табличку, удостоверяющую ее личность.

Вдоль фасада, словно вытянувшиеся в струнку гвардейцы, росли ухоженные пальмы. Словно грибочки, разбежавшиеся по сторонам от главной грибницы-матки, под покровом густой зелени выдавали свое присутствие мельканием огоньков отдельные строения. Почему-то Пауле сразу стало понятно, что все они окутаны тайной и оттуда доносится такой сильный запах денег, что его не могли перебить ни цветущие грозди гардений, ни пышный жасмин. Воздух был насыщен электричеством, но не тем, какое скапливается в атмосфере в грозу, а искусственным, производимым шелестом пересчитываемых стодолларовых бумажек. Ей стало жутко и интересно… словно на пороге в печь, где бушует всепожирающее пламя, но она вроде бы способна пройти невредимой сквозь эту огненную преграду, если решится на первый шаг. Дальше будет легче. Дальше выяснится, куда ее понесет.

– Неплохое пристанище для залетных гуляк, – сказал Грэхем. Похоже, он читал ее мысли.

Он притормозил под портиком, где машины уже выстроились в три ряда. От первой в очереди к дверям отеля тянулась кроваво-красная ковровая дорожка, укрепленная на мраморных ступнях сияющими медными пластинами. С полдюжины молодых людей, очевидно, рекламирующих последнюю мужскую моду, ибо были одеты, как манекены на витринах, дежурили под портиком, охваченные страстным и, казалось бы, бескорыстным желанием отвести только что подъехавшую машину на парковку. Швейцар в какой-то немыслимой униформе, весь обвешанный золотыми шнурами, ловко лавируя меж стальными лакированными громадами, пробрался к их «Мерседесу» и почтительно подошел к задней дверце, как только машина подъехала к кромке ковра.

– Мы уже ждем вас. Фритц к вашим услугам.

Грэхем почему-то слегка помедлил. За время их недолгого путешествия Уинтроп Тауэр переместился на сиденье. Теперь он навалился на дверцу, обмяк, и, когда Фритц, движимый самыми благими намерениями, нажал на ручку, тело Уинти с приличествующей обстановке степенностью, как в замедленной съемке, красиво и картинно, вывалилось из машины на гостеприимный ковер.

Никаких особых чувств никто из участников этого эпизода не выразил.

– О боже, мать твою в задницу! – произнес довольно внятно Уинтроп Тауэр, не делая никаких попыток подняться с ковра самостоятельно.

– Черт побери! – воскликнул Грэхем.

Паула прошептала нечто еще погрубее, но на ее реакцию никто не обратил внимания.

– Добрый вечер, мистер Тауэр, – первым опомнился швейцар. В его приветствии не ощущалось никакой иронии. Он был искренне рад «благополучному» возвращению блудного сына домой. И никто из причастных к этому инциденту не обнаружил беспокойства по поводу того, что мистер Тауэр почти в бессознательном состоянии валяется на ковровой дорожке у входа в роскошный отель.

Впрочем, уже через секунду Грэхем, покинув место за рулем и обежав лимузин, оказался рядом. Он поднял Уинтропа на ноги, легко, как пушинку. Паула потянулась было помочь ему, но тут их взгляды враждебно скрестились, как сабли дуэлянтов. Но кто-то третий вмешался и встал между ними преградой.

Он вроде бы без дела ошивался на мраморных ступенях и, когда машина затормозила, очутился ближе всех к месту, где произошло маленькое недоразумение. На вид он был старше, чем мальчики, зарабатывающие у подъезда на чаевые, а одет по-простецки, как и Паула, только опрятно, в общем, почти ее копия в мужском варианте. Вытертые добела джинсы, обычный коричневый пуловер поверх белоснежной футболки. Когда он убедился, что операция по подъему Уинтропа Тауэра с ковра прошла успешно и его помощь не требуется, он все же проследовал вслед за ними сквозь стеклянные преграды в холл.

– Я готов тебе посодействовать, – доброжелательно обратился он к Грэхему.

– Спасибо, дружище, но пошел ты… – огрызнулся Грэхем.

Однако в холле Уинтропу понадобилось прикрытие от любопытных взглядов, и две мужские фигуры – незнакомца и подоспевшего швейцара – пришлись кстати. Служащий отеля наконец решился на героический поступок и вызволил из накрепко сжатых пальцев Тауэра стакан, где когда-то плескался кюммель.

Пауле повезло, что ей удалось проникнуть в отель вслед за этими занятыми серьезным делом мужчинами.

– Наконец-то я дома… дома… дома… – запел Уинтроп, когда его поднесли к лифту. Он набрал полную грудь воздуха и воспроизвел почти без фальши протестантский псалом, закончив его джазовым припевом: «Бом, бам, бам-ба…» с непристойными добавлениями.

Незнакомец, немного приотстав, хихикнул и подмигнул идущей рядом Пауле, она подхватила его смешок, и общий веселый настрой связал их невидимыми узами. Вероятно, парень служил в гостиничной охране. Иначе он не вел бы себя так уверенно и не позволил бы себе цинично веселиться за спиной у клиента.

Паула никак не была готова очутиться среди воистину подавляющей красоты, какую представлял собою мраморный холл. Впрочем, здесь не ощущалось церковной торжественности, даже наоборот, скопления колонн создавали укромные местечки для уединения собеседников в мягких креслах за круглыми столиками. Здесь было столько заманивающих на отдых диванчиков, столько цветов, экзотических растений и аквариумов с рыбками, что хотелось никогда не уходить отсюда, поселиться в холле до конца дней своих и мирно отойти в мир иной среди подобного умиротворяющего душу великолепия. Причем этот земной рай был безлюден, за исключением двух облаченных в серые костюмы и непроницаемо холодных, как внучки Снежной королевы, девиц за стойкой, и тройки мальчишек-посыльных, скучающих у лифтов в ожидании возможного вызова.

Пока процессия пересекала пространство холла, никто из них даже не моргнул и не пошевелил бровью. Для служащих отеля доставка вдрызг пьяного, а подчас и шумного гостя была процедурой регулярно повторяющейся, и все они делали вид, будто ничего не замечают. Что бы ни вытворял Уинтроп Тауэр, какую бы похабщину он ни нес, это его право, и все это абсолютно нормально и укладывается в рамки правил поведения в таком гостеприимном месте, как «Сансет-отель».

Паула тревожилась о том, что за ее появлением здесь последуют какие-то необходимые формальности. Если она собирается остаться в отеле на ночь, не должна ли она зарегистрироваться? Очевидно, нет. Процессия шествовала к лифтам беспрепятственно, и то, что замечала Паула по пути, напоминало ей фото из альбомов, которые учителя в американской глубинке показывают школьникам на уроках древней истории в тщетной надежде заронить в них искорку уважения к культурному наследию.

Едва слышная музыка автоматически включилась и обволокла подошедших к лифту нежной и рассчитанной абсолютно на все вкусы мелодией.

Юный лифтер тоже не обратил внимания, в каком состоянии доставлен гость, и, вежливо поклонившись, нажал нужную кнопку. Безвольное тело Тауэра протолкнули в лифт, и швейцар в галунах поотстал, посчитав свой долг выполненным.

– Поосторожней, не так грубо! – вырвалось у Паулы совсем неожиданно, когда добровольный помощник из охраны ослабил хватку и голова Тауэра стукнулась о дубовую обшивку лифтовой кабины. Паула сразу же пожалела о столь искреннем выражении сочувствия к пьянице, но было поздно. А охранник тотчас обернулся и уставился на нее, как на некий объект, достойный изучения.