– Марис, в башню. Прикроешь из орудия. И люк закрой. Ваня, обходи слева, – капитан вытащил пистолет и, пригнувшись, побежал к валуну, забегая вправо.

Иван взял чуть левее и на расстоянии примерно десяти метров от валуна залег и пополз, в точности повторяя действия командира. Скоро он уже продирался на локтях сквозь кусты, отделявшие открытый участок лощины от здоровенного камня. Суворин обычно действовал наобум, полностью доверяя своей интуиции, но сейчас был вынужден терпеть и подчиняться командиру. Капитан Ковалев приблизился к валуну. Башня танка с лязгом повернулась в сторону самого густого участка леса, кончавшегося метрах в пяти от камня. Теперь Марис мог поддержать группу огнем из пулемета, а если что, то и из пушки.

По сигналу капитана Суворин поднялся на ноги и начал обходить валун. Через несколько шагов танкисты встретились и застыли, изумленно переглядываясь.

То, что они приняли за каменную глыбу, оказалось мертвым животным, сильно смахивающим на кабана чудовищных размеров. Огромная туша была покрыта короткой жесткой щетиной, по цвету повторяющей один в один цвет окружающих зарослей и бурой почвы. Ни Ковалев, ни Суворин животных такого размера и окраса не видели. Ковалев осторожно похлопал зверюгу по боку. Тело еще не остыло. Мышцы исполина были упруги, как толстая техническая резина. Монстр вряд ли был бы ниже танка, если его поставить на прочные копыта. Рыло лесного великана заканчивалось пятаком, точно таким же, как у обыкновенного кабана, только пропорционально большего размера. Клыки, торчавшие из пасти, напоминали бивни слона-подростка. Из горбатой спины торчало полтора десятка коротких стрел ядовитого желтого цвета. Из ран понемногу сочилась жидкость, тоже желтая.

Хвост кабана был длинным, почти до начала копыта, покрыт продолговатыми чешуйками и заканчивался острым костяным шипом размером с руку человека. Хвост у основания был толщиной с предплечье крепкого мужчины.

– Капитан, каких мух таким хвостом отгоняют? – Иван нервно захихикал. Александр нахмурился: механик своей шуткой сбил его с какой-то серьезной мысли. Из приоткрытой пасти кабана послышался отчетливый детский писк.

– Помоги! – Ковалев, орудуя стволом пистолета, как рычагом, всунул его в пасть и начал разжимать челюсти. Иван двумя руками обхватил верхние и нижние клыки-бивни и потянул изо всех сил. Полуметровый сизый язык вывалился на землю. По нему, как по детской горке, скользнул пищащий комочек. С виду и размерами он напоминал молочного поросенка. Глаза у свиненка были закрыты. Он с шумом втягивал воздух и дрожал всем тельцем. Иван осторожно дотронулся до поросенка пальцем. Почувствовав прикосновение, поросенок захныкал. Именно на эти звуки танкисты ломились сквозь кусты.

Ковалев взял поросенка на руки. Тот, не открывая глазок, судорожно всхлипнул, спрятал пятачок под мышку ротному и затих.

– Не тронь! – Суворин отдернул руку от желтого дротика, торчавшего из-под лопатки чудища. Александр, наконец, поймал за хвост ускользнувшую недавно мысль. – Не тронь, Ваня, это яд.

Эхрон удивленно всхрюкнул, когда первая стрела, дрожа желтым оперением, впилась в ствол дуба. Вторая стрела вонзилась в землю, царапнув удивленно поднятый вверх пятак. Пятак мгновенно онемел и потерял чувствительность. Эхрон возмущенно завизжал и начал оглядываться, щуря маленькие глазки, выискивая неведомого нарушителя. В Святой роще метали стрелы, смоченные ядом желтолиста, да еще метили в Хранителя!

За деревьями он разглядел нескольких всадников в блестящих доспехах и с копьями в руках. Были еще пешие, вооруженные длинными стрелометами. Они торопливо вращали рукоятки, уперев оружие в землю, затем вкладывали стрелы и поднимали стреломет ядовитым наконечником вверх. Стрелометы выбрасывали стрелы навесом, и Эхрон понял, что пока невидим для нападавших.

Рыцарь с пышным султаном из разноцветных перьев на шлеме протрубил в рог. По этому сигналу спустили свору крупных собак в шипастых ошейниках. Собаки долго не могли взять след, путались в зеленых зарослях уж-травы, а учуяв Хранителя, попытались вернуться под защиту всадников, поджав хвосты. Защелкали бичи пеших воинов, и обозленные собаки устремились в Святую рощу. Эхрон ждал их, замерев неподвижно в густой тени орешника. Опушка рощи открывала вид на низкие каменные скалы, окружающие узкую лощину, древнюю Челюсть Дракона. Несколько обезумевших от побоев и страха псов проскочили мимо Хранителя на открытую местность, но тут же вернулись. Псы выстроились полукругом, боясь подойти ближе. Наконец, самая молодая и нервная сука не выдержала напряжения и бросилась на Хранителя. Эхрон опустил голову, затем поднял и отступил на шаг. На клыке болталась собака, убитая мгновенно. Эхрон брезгливо швырнул мертвое тело в сторону своры и повернулся спиной, поджав хвост между задних копыт, под брюхо. Псы взвыли, увидев столь явное проявление трусости и слабости. Глупые, ослепленные яростью и оглохшие от собственного истерического лая, собаки немедленно забыли о смерти несчастной суки и уж конечно не сделали из нее никаких выводов. Свора бросилась на добычу со спины, и через миг окровавленные собаки истошно скулили и визжали, изрубленные стремительными движениями страшного хвоста, украшенного костяным обоюдоострым шипом. Казалось, вой изуродованных псов, купавшихся в собственной крови, пропитавшей уж-траву, заполнил всю Святую рощу и ее окрестности. Через миг к этому отчаянному крику примешался певучий свист стрел. Теперь желтые перья летели не наугад, а на голос издыхающих собак. Собачьи тела были пригвождены к земле и избавлены от мучений стремительно действующим ядом. Двуногие принесли своих четвероногих рабов в жертву и использовали их предсмертные вопли как звуковой ориентир для стрелков. Когда Хранитель, опомнившись, отбежал в сторону, из его спины торчали полтора десятка ядовито-желтых перьев. Даже для такого гиганта этого было более чем достаточно. Эхрон яростно завизжал и с ревом бросился бежать по краю рощи. Он уже понял, что его молодая самка, пришедшая на смену ушедшей в небесные врата Хонарон, неизбежно совершит роковую ошибку – слишком размягчает жизнь в раю, в полной безопасности, в тихом уюте и счастливом браке с самим Хранителем. Самки только через пять-шесть сезонов брака усваивают все заповеди Завета, ничего тут не поделаешь, и еще столько же сезонов уходит на то, чтобы подруга Хранителя поняла, что заповеди обязательны и для нее, счастливой избранницы, причем в первую очередь для нее. Нахма стала самкой Хранителя три сезона назад. Надежды никакой. Эхрон начал чувствовать предательскую слабость и ускорил бег. Яд начал действовать, но Хранитель должен был успеть.

Нахма выскочила из логова, устроенного в густом орешнике, услышав разъяренный визг супруга, переходящий в рев ярости. Они паслись по очереди, чтобы не оставлять первенца одного. Нахма вглядывалась в глубину рощи и поздно заметила всадников, один из которых, разогнавшись, бросил копье и точно угодил Нахме в бок. Она вспомнила Завет, она поняла свою ошибку и уже знала, что заплатит за нарушение Завета своей жизнью, но это ее не беспокоило. Нельзя, нельзя было так вот выскакивать из орешника. Что теперь будет с первенцем, маленьким розовым Хранителем? Теперь слова заповедей звучали в ее голове в нужном порядке. Супруг говорил, что Завет сам возникает в голове в минуту смертельной угрозы, он только просил слушать его, не перебивая, и каждое утро начинал с угрюмого прохрюкивания всего Завета. А она, глупая, слушала невнимательно, постоянно отвлекаясь. До страшного удара копьем Нахма не могла себе представить, что можно думать так быстро. Мысли ее всегда текли спокойно и величаво, как полноводная река Ир за холмом Праведников. Отдаваясь Хранителю, Нахма думала: «Я отдаюсь САМОМУ ХРАНИТЕЛЮ». Нося в чреве чудесного первенца, Нахма думала именно это, слово в слово: «Я ношу ЧУДЕСНОГО ПЕРВЕНЦА». Вот уже пятнадцать рассветов, с тех пор, как маленький первенец начал жить отдельно от Нахмы, у супруги Хранителя появилась еще одна мысль: «Я должна накормить ЧУДЕСНОГО ПЕРВЕНЦА». Теперь мысли в ее голове неслись со страшной скоростью, и почти каждая сжимала горло безысходностью: «Поздно».