У дяди, наверное, было своё мнение насчёт джентльмена, и он не кинулся одаривать ночную драную уховёртку.
Это смертельно поразило её ранимое самолюбие.
Клюшка подбежала к своим и вызывающе скомандовала:
– Пошепчемся! Я не собираюсь щёлкать клювом![58]
Через минуту Козырёк, улучив момент, неожиданно припомадил дядю кулаком в эпицентр[59] и ногой по щиколотке.
Тот упал.
Трое врассып.
А та самая клякса ринулась к нему и – за транзистор.
Крепко, шельма, держит!
Уличная фея в сердцах:
– Полное неврубалово! До чего же ты, нельзяин,[60] наглый! Уцепился как за своё. Ну и кретинелло! Ну мыслимо ль так грубить скромной девушке!? Или у тебя ширма поехала?
Дядя встал и, не расшаркиваясь перед фишкой, припечатал ей такую пощёчину, что та взвыла диким голосом старой склочницы и метнулась в глушь деревьев.
Не гадайте, дискуссии на тему «Так ли поступает мужчина?» я не собираюсь заводить.
Mы ничего не раздаём с такой щедростью, как советы.
Так вот.
Как же быть, чтобы наш подросток оставался подростком, чтоб диапазон его безобидных шалостей не вторгался в границу разбоя и хулиганства, той сферы нечистой деятельности, которая является высокой привилегией избранной категории взрослых?
Выход есть!
Если бы подростки читали о себе в газетах, они б давно стали образцово-показательными. Но подросток не читает газет. Человек он занятой. Учёба. Кружки. Не проворонит фильм, особенно, если на посещение публики до шестнадцати наложено табу…
И если ночному безусому «джентльмену» глянулся ваш костюм и вам последует совет быть умницей, не выходите из рамок, а любезно прочтите ему какую-нибудь статью о хороших мальчиках, с которых ему не запрещено брать пример.
Особенно напирайте на то, что у нас все обеспечены и базы для грабежа нет. И что этот случай – простo досадное недоразумение. Окажется под рукой магнитофон – прокрутите одну из радиопередач «Взрослым о детях».
Если ваш марш-бросок в педагогику не спасёт костюма, пеняйте на себя. Не носите красивых вещиц.
Не дразните маленьких!
28 августа 1967
Коварство без любви
Трепашкин вкатился в свою рабочую обитель ровно к девяти.
Он незлобив, несварлив, воспитан. Он деловой человек.
Есть у него дела и в Москве.
Потому он заказывает столицу.
– Заказ принят в десять пятнадцать. Ждите. Приняла сорок четвёртая.
Трепашкин ждёт.
Час.
Два.
Со злобной надежной глядит на телефон.
Телефон вызывающе нагло молчит.
Будто в мембрану воды набрал.
Трепашкин запамятовал кодекс воспитанного человека, схватил трубку.
– Справочная! Справочная! Ну где Москва? – допытывается с пристрастием. – Ну где эта ваша Москва?!
– В Москве.
– Ну сколько можно ждать!?
– Все ждут, – авторитетно ставят его в известность.
Трепашкин, успокаивая себя, пытается считать до тысячи.
Пустое!
Не до этого.
Куча неотложных дел.
Первое – Москва. Из-за неё всё стоит!
Нужна сию минуту. На одну минуту!
– Алло! Справочная! Три часа жду Москву!
– Подождёте ещё. Ничего не случится.
– Господи-и!.. После дебатов с вами, пока выбиваешь эту Москву, надо скакать в аптеку и закупать на всю зарплату таблеток от сердца!
– Таблетки – дело личное, – уклончиво комментирует телефонистка монолог. – Хочешь глотай, хочешь за себя кидай.
Благородный Трепашкин жаждет крови.
Он просит старшую, чтобы та указала строптивой.
– Не вешайте трубочку, – деловито советует старшуня.
Через минуту:
– Вы слышали? Она просила у вас извинения и даже плакала!
Трепашкину стало стыдно.
Из-за него плачут!
Он извинился и положил трубку.
Растерялся.
Неужели это уже галлюцинации? Или просто показалось? Ведь то, что он слышал – давящийся смех! А ему говорят – плач.
Он бежит в соседний кабинет подчиненного и визгливо осведомляется:
– Справочная! Что вы делаете? Уже четверть часа, как отключили телефон!
– На подготовочку взяли.
– Мне работать надо! Дайте хоть по городу звонить! – умоляет он.
– Это можно.
Москву всё-таки дали. В шестнадцать пятнадцать!
Но говорить не посчастливилось.
В нужной конторе работали до четырёх.
Трепашкин позвонил старшей Печниковой и вежливо осведомился:
– Что у вас творится? С десяти часов не могли дать Москву!
– Претензии не по адресу. Четверть часа как я заступила. Первую смену вела Ромашина.
– Бог с ними, с этими сменами, – вздохнул Трепашкин. – Но вы представляете, сколько вреда приносит ваше невнимание? Во-первых, я шесть часов, ничего не делая, на нервах просидел у телефона. Ждал. Целый день! И таких горемык ведь множество!
– Вы не один.
– Что можно сделать за шесть часов?
– Не знаю, – искренне созналась Печникова.
– Съездить в Москву и уладить дела! Второе. Двадцать один раз обернуться вокруг Земли! За это время Волга вливает в Каспий… Сколько вёдер воды?
– Но при чём тут вода?
Он извинился и поплёлся домой.
Ему чудилось, что по пятам несётся бесёнок и дразнит:
– Тунеядец! Тунеядец!
– Не по своей воле, – разгромленно буркнул в оправдание Трепашкин.
За день у него под глазами повисли мешки, посеял сколько нервных клеток, а они не восстанавливаются.
Во имя чего все эти приобретения?
Земля слухом полнится – после этого детективного происшествия на телеграфе был срочно создан кружок. Появился у него лозунг «Что ты сделал, чтобы твоей работой был доволен абонент?»
Этот кружок – оригинальный ликбез. Что-то вроде ликвидации безграмотности в отношениях между телефонистками, с одной стороны, и абонентами – с противоположной.
На первом занятии проходили всесильное слово пожалуйста, с которым натянутые отношения у телефонисток.
Учеба, оказывается, штука сложная.
Как ни трудно, а до смысла докопались.
Потом, чтоб тут же не позабыть, повторили пожалуйста десять раз хором.
Как пишут в газетах, первый рубеж был успешно взят.
На втором занятии отдельные слова смело складывали в простые предложения типа: «Абонент – наш друг», «Давайте беречь смолоду его нервы и время».
Успехи делались грандиозные.
От простых предложений переметнулись к сложным:
«Не стучи себя по виску и не гримасничай в трубку, когда отвечаешь абоненту, доведённому тобою до белого каления».
И этот рубеж с бою взят!
Не пора ли теперь садиться за гимн-очерк о телефонистках?
Но об этом в следующий раз.
Ведь не последний день звоним.
10 октября 1967
Глина
Дарование в человеке есть бриллиант в коре. Отыскав его, надобно тотчас очистить и показать его блеск.
Александр Суворов, полководец.
В Нижнедевицке, в районном степном селе под Воронежем, самые разные люди говорили про Михаила решительно разно:
– На что там у него смотреть? Серость! Примитивщина!
– Ну додуматься же до такого! Родному отцу алебастровый памятник во дворе поставил! Цыгане с испугу десятой дорогой обегают его дом. Чудик, каких поискать… А послушаешь, так наговорит такую кучу дров! Право, зачем вам тратить понапрасну время на встречу с ним?
– Если вы хотите увидеть необработанный русский самородок, отправляйтесь сию же минуту в Лог! Это же неподнятый пласт народной культуры! Выбросьте из головы, забудьте, что вам пели про него и отправляйтесь. Нy чего же вы думаете?
Категорическая противоречивость мнений заставила меня не клянчить ни у кого никакого «мотора», и я почапал, как здесь говорят, в Лог пешком.
