Мириады галактик кружились в танце, гармонию которого невозможно передать. Миры и миры, планеты вокруг солнц, солнца вокруг ядер, галактики вокруг…чего? Что там было? Мириады душ, склоняемых в едином ритме, музыка сфер, звёзды, дышащие, как души, и души, дышащие в ритме звёзд.

Это всё едино. Какая-то невыразимая полнота бытия, всего бытия, которая вдруг стала им, которой он стал…

Это длилось не дольше минуты. Когда прекратилось – он как будто ослеп. Но мощь мальчика рядом с ним вдруг в какой-то момент прозрения обратилась в будущее, и в этом будущем больше не было тьмы. Ничего пугающего, опасного, скрытого. Ученик и мастер. Молодой, удивительно сильный рыцарь, пронизанный светом насквозь. Как сосуд…

Они стояли на холме. Был день. Удивительно высокое небо. Молодой человек смеялся и что-то ему говорил. А он за это мгновение понял, что случилось что-то невообразимое, они ушли из Храма, нет, он ушёл из Храма, он учил его сам, потому что только так было можно, нужно, необходимо. Они двое – по всем множествам дорог. И всё светлеет взгляд, обращённый на учителя – мальчишки, подростка, молодого человека. Всё легче у обоих на душе. Всё сильней в нём Сила. Всё больше ложится под их ноги дороги миров. И все краски мира, и всего шумы, запахи, звуки…

В этот невыразимый миг долженствования – он понял и тяжесть, и горечь, и сладость, и слёзы долга. Он знал, что уйдёт из Храма. Что эту жертву надо принести. Придётся бросить ученика… Оби-Ван уже вырос… придётся спорить с Советом… только учителю сказать: тот поймёт. Поймёт, что бывает особая горечь, и внешняя вина отступничества, которая внутри оборачивается самой глубинной правдой.

Огромный риск и опасность, тяжесть, которую надо на себя взвалить. И которая не скоро обернётся лёгкостью.

Мальчика нельзя учить в Ордене. Среди распорядков, нравоучений и окаменелых догм, которыми столь богат тот в последнее время. Мальчик от этого только замкнётся. Его надо увести. Во внешний мир. Вместе с собою. Дать понять, что тот – важней для него, чем Орден. И учить не кодексу. Учить слышать живую Силу и мир, который и есть она…

Это решение вошло в него так же просто, как вдох. И страх – а нет бесстрашия у того, в чьих жилах течёт горячая кровь – сменился чем-то, что он сначала не понял. Полнота бытия? Властное ощущение долга?

Счастье.

Вот так. Просто. Счастье.

От ощущения, что ему предстоит долгая и полноценная жизнь. И ученик. Мальчик. Из которого вырастет тот, кого он лишь на миг увидел.

…А вместо этого не было ничего. Была смерть. Глупая, дурная. Он же должен был сообразить. Он должен был понять, что ни за какой королевой уже не охотились на Набу. Что младший ситх получил совершенно конкретные инструкции. Убить двух джедаев. Нет. Убить именно его. Старшего из джедаев. Теперь-то он видел. Что все действия этого молодого орудия воли их врага были направлены на то, чтобы разделить пару. Отсечь и убить старшего. Он уводил их, чтобы расправиться с учителем. С ним. Из-за чего? Не из-за мальчика, конечно. Из-за другого.

Но как больно и глупо.

Как тягостно оказаться в мире великой силы, когда за твоими плечами – непрожитая жизнь.

И за тобой ломанулся этот рогатый, которого даже смерть не сделала умнее. И они дрались, дрались… сколько они дрались, пока он смог хоть как-то поговорить. Но время сделало своё дело. Время… если в мире великой Силы можно было так назвать течение вечной жизни. Поговорил. Хоть немного. Хоть немного привёл в чувство. И даже создал некий локальный мирок. Просто для того, чтобы жить.

И вот опять. Что он ему сделал? Хоть раз напомнил, как тот его убивал? Хоть раз попытался отомстить? Видит Сила, на душе у него была горечь. А когда стали просачиваться вести из физического мира… и над мальчиком всё сильней и сильней стал сгущаться тёмный облачный клубок… когда заалели змейки крови, когда в мир выплеснулась болевая река… кровь и смерть, кровь и смерть, багровое облако, крики… то кричал сам мир в невыразимой муке, то содрогалась живая, почти разумная подстёжка мира, то выплёскивались разрушение и кровь… боль… насилие… мука.

Никогда не будет того холма в летний день, с которого смотрит на мир уже почти седой рыцарь, и рядом с ним не будет смеяться миру и солнцу, и своему учителю – его молодой ученик… Не пройтись по тем дорогам, не поймать солнце в ладони. Его мальчик выбрал тьму. Его мальчик выбрал смерть и боль. И вместо высокого зелёного холма под высоким небом он выбрал лавину огня и раскалённое небо Мустафара.

Нельзя привязываться к людям. Йода был прав. Но в этой привязанности он виновен не был. Сама Сила дала ему это, как дар. Раскрыла ладони. Показала пути. Показала жизнь, полную беспокойства, труда и счастья. Показала молодого рыцаря на зелёном холме. Рыцаря, которому под силу погасить или зажечь тысячу солнц… сотворить новый мир. Перевернуть старый. И который видел столько живых существ, истоптал столько дорог, видел столько боли… даже бабочку не убить… погладить по крыльям.

Сила которого животворит, не разрушает. Любовь и Сила. Любовь… Какое пренебрежение к кодексу, верно?

И как же объяснить, как показать это – нынешнему выросшему и окаменевшему мальчишке? Взрослому мужчине. Который в своей жизни видел только строгий душный канон кодекса – да так называемую багровую свободу, вседозволенность, которую предложил ему этот… этот… лишив координат, сбив с пути, закрыв перед ним возможность видеть всё, кроме смерти. Который показал ему багровые небеса ярости, чёрные – смерти, раскалённые – боли. Который уверил его, что он сверхгигант… заставил напрягаться в выкручивании себя, чтобы тот во всём напряжении сил рванул куда-то… нелюдь, сверхчеловек, особое существо…

Который заставил его забыть о том, что существуют простые, очень простые вещи. Солнце с утра, жук в траве, просто минута покоя, просто осенний лист, благодарно обращённое к тебе лицо, просто смех, печаль, слёзы. Так глупо, так просто… так недостойно ситха.