Тийен помнил, как обалдел он сам, когда увидел его впервые. Как будто что-то в грудь вошло. Толкнуло в сердце. И всё. Тёмный воин стоял перед ним. А забрачёныш до неистового спазма знал: хочет быть таким же.

-Упадёшь в лаву – станешь, - мерный глубокий голос с глубоко скрытым смешком. – Я вижу, учитель, вы нашли ещё одного.

-И где. В нашей старой навозной куче.

-В нашей старой навозной куче, повелитель, можно найти всё. И этого всего хватит до конца жизни. Не из Храма?

-Даже близко не был.

-Я – Вейдер, - сказал воин, обращаясь к нему. Неожиданно протянул руку в перчатке.

Тийен помялся, а потом с видом независимого превосходства важно подал свою.

-Тий.

-Тийен, - сказал император. – Бодучий, драчливый и обжорливый… Очень сильный.

-Я слышу.

Только когда прошли годы, в ночь их формального выпуска, на подоконнике спиной к окну, обрывающемуся в пустоту и огни ночи, до него дошла о той встрече одна простая вещь.

-А ведь вам тогда было двадцать шесть, мастер.

-И что?

Лорд Вейдер стоял перед их счетверённой группой. Они ушли от бушевавших в одном из залов молодых ситхов. Им отдали на вечер и ночь целый сектор дворца. А они ушли. Забрались в одном из коридоров на подоконник. Он, Рик, Рина, Мара. А потом туда пришёл мастер. Неторопливо, как бы размышляюще.

-Вы тут? – остановился перед ними с риторическим вопросом. – Остальные устроили под музыку лазерное шоу с элементами акробатики. А четверо самых сильных учеников…

-Синдром отличника, - хмыкнул Тийен. – И потом, мы не самые сильные.

-Вы четверо . Совокупность.

Они переглянулись.

-Наверно, да.

Это он сказал. Они с Марой были в их четвёрке наибольшими говорунами. Рик и Рина – молчунами. Тихий Рик, тихая Рина. Самые опасные из них четверых. Опасные именно потому, что и не подумаешь.

А не-человеком изо всей их компании был только он. И для остальных старшим братом. По жизни. По реалу. Потому что изнутри они знали друг друга иначе. Физически слабая Рина могла в Силе расцветать чёрным смертельным цветком. А Рик – прожечь остриём резкого ослепительного света. Узким лезвием. Мара была пульсаром от холодного синего до жгущего алого. То холод, то неистовый жар. Он сам… просто тьмою. Без конца и без края. Очень редкий дар.

Он умел поглощать свет. Любой свет. И любую силу. В него уходило и переставало быть.

Это умел перебарывать только император. С его воистину смертельной способностью вспарывать любое поле, любое полотно Силы. Тийена корчило на таких тренировках. Как будто взмахом бритвы по коже. И одни лоскутья. Потом он научился. Не держать блок: император объяснил, что любой блок перед этим бесмыссленен – но создавать и удерживать такую консистенцию своей внутренней сути, в которой бритва воли императора или увязала или шла как через туман. Больно было всё равно. И получалось через раз на третий. Но дело того стоило. И не только в боевом плане. Его тьма научилась объединять в себе разноцветье других.

-Мир жесток, потому что безразличен. Это аксиома. Живые существа эгоисты, потому что такими рождаются на свет. Большинство к вам враждебно. Есть те, кто сознают себя врагами. И это честно. Постарайтесь не потерять эту честность в себе. Она мешает жить. Но она сохраняет сущность. Бросить соплеменника умирать ради спасения своей жизни – тяжкий, но честный выбор. Бросить соплеменника умирать ради своей выгоды и силы – подлость. Предательство выгодная вещь. И ощущение силы тоже неплохо. Самое простое: никому не доверять. Это кажется самым правильным. И самым лёгким. Образовать круг сильных и не размыкать его ни ради себя, ни ради своей жизни, ни ради своего могущества, и при этом остаться собою – невыносимо трудно. Когда ты один, тебе нужна сила только на одного. Когда ты берёшь ответственность за другого, тебе нужна сила в два раза больше. Когда ты входишь в круг, тебе нужны силы для всего круга. Для каждого, кто стоит в нём. Для себя, чтобы не разомкнуть цепь. И ещё для того, чтобы и в цепи быть свободным. Это невыносимо трудно. Поэтому я и не хочу, чтобы вас было много. Много – это толпа. А вы видите лица и чувствуете руки друг друга. Выберете круг – выберет каждый. Глаза в глаза. Захотите остаться свободными, тоже скажете кому-то. Оставите умирать ради своей силы, каждый узнает о вашем выборе. И тогда это будет действительно выбор. Сильного. В толпе невероятно легко бросить, предать, солгать. Толпа не заметит. И в ней это не сила и не выбор. Это трусость и слабость. Подлая слабость, которая называет себя силой. Если сможете бросить того, кого знаете перед лицом тех, кого знаете, возьмёте на себя ответственность. Последствия вашего выбора. Я хочу, чтобы вы отвечали перед собой за свои поступки. И не называли их другими именами. Если есть сила на подлость, назовите её так. Если есть сила на то, чтобы признать себя слабым, признайте. Только никогда не лгите себе. Пусть всё, что вы сделаете, останется с вами. Пусть это станет вашей правдой.

Это не было напутствующим словом императора на выпуске их группы. Это он сказал однажды, между слов одной из лекций. Между разбором ситуаций, значений, смыслов. Говорить важные вещи раз в жизни – значит говорить ложь. То, что важно, впаяно в кровь и в волю. И разлито в действиях и словах.

Это не было кодексом. Только информацией к размышлению. Только презрением к тому, что император считал достойным презрения.

А потом был выпускной. Они четверо сидели на подоконнике открытого окна. Спиной в ночь. К ним тёмной фигурой подошёл лорд Вейдер.

-Раз вы решили не пить и не танцевать, пойдёмте со мной. Император как раз ждёт меня.

-Не нас.