Слова, которые произнес Роберт Фоли, воспринимались им так, словно они не принадлежали ему; его голос и разум были подчинены гораздо более могущественному существу.

У павильона, где проходили съемки «Завтра…», запыхавшись от пробежки по обширной территории студии, он содрогнулся от мысли, что спустя столько лет теперь ему придется сделать окончательный выбор.

Он воспринимал происходящее так, словно возвышался над толпой. Джейн гордо стояла на деревянном крыльце имения Тара, рядом с ней камера, впитывающая ее красоту и фиксирующая удивленный взгляд, обращенный вниз на свою мучительницу.

Джули Беннет совсем близко перед ней и чуть ниже ее, руки Джули высоко подняты; в них, подобно кинжалу, зажат конверт. Джули уже готова показать его содержимое, разбросать ужасные свидетельства среди членов съемочной группы, обожающих Джейн. Ей хочется увидеть стыд в глазах нежной девушки, которую она мечтала уничтожить.

Теперь, при звуке его голоса, пораженная интонациями, от которых по спине бежали мурашки, она замерла.

Над съемочной площадкой повисла тишина.

Фильм, самый захватывающий и реальный изо всех когда-либо снимавшихся на свете, приковал внимание каждого, находившегося в зале.

Роберт Фоли прокладывал путь через толпу. Никто не мог и не осмеливался преградить путь человеку, лицо которого было воплощением ярости, а намерения – подобны неотвратимому року.

Джули Беннет подошла к подножию сцены и теперь обернулась, как загнанный дикий зверь, как окруженный леопард: когти выпущены, полные, цвета вишни, губы приоткрылись, обнажив зубы. Лицо превратилось в перекошенную, злую маску, когда она прошипела:

– Я хочу, чтобы вы все увидели… что тут у меня.

Ее трясущаяся рука исчезла в конверте.

Толпа окружила ее. Все стояли молча, как парализованные, столкнувшись с такими мощными эмоциями, противостоять которым попросту невозможно.

Роберт Фоли вступил в молчаливый круг, словно во врата ада. Он приблизился к ней, и теперь голос его звучал мягко.

– Джули, выслушай меня, – сказал он.

Над ними стояла Джейн, наблюдая, как разворачивалась драма. Она словно приросла к месту, лишенная способности думать или чувствовать, будто из нее выпустили всю кровь, и смотрела на происходящий кошмар. Из конверта показались фотографии. Джули приняла страшное решение. Она готова была потерять все ради достижения своей сумасшедшей, дьявольской цели. Но рядом был Роберт. А за ним, залитая потом, Люси Мастерсон, объемная грудь которой тяжело вздымалась от быстрого бега. Джейн видела свою собственную судьбу, но даже в этот момент она чувствовала, что было нечто, что ей следовало бы вспомнить. Кто-то еще присутствовал, но не проявлял себя.

– Не хочу никого слушать. Ни тебя, ни кого другого. Я хочу…

– Ты должна выслушать меня, прежде чем погубишь себя и свою собственную кровь и плоть.

Голос Роберта Фоли звучал угрожающе тихо, как предвестник смерча.

– Я был священником. Прежде чем стать врачом, я был священником.

Внезапное сомнение охватило Джули Беннет.

Рука Джейн, непроизвольно взлетев вверх, прикрыла губы. Священник! Роберт Фоли – священник. Воздух с шумом вырвался из ее груди, в кровь впрыснулась мощная доза адреналина. Священник! Обет безбрачия. Отказ от плотских утех. Роберт Фоли. Роберт Фоли в ее объятиях. Она вспомнила его отчаянный возглас тогда, в тот полдень в Бенедикт-Каньоне, когда он преступил клятву и наполнил ее зовущее тело жизнью, которую обещал никогда не отдавать. Да, у него была другая любовь. Любовь, имя которой – Бог.

– Но ты же врач, – наконец нерешительно сказала Джули Беннет. Внутри ее росло предчувствие, что этот человек, стоящий сейчас перед ней, такой настойчивый, которого невозможно проигнорировать, знал нечто такое, что она должна услышать.

– Да, но я был священником.

Лицо Роберта Фоли осунулось, ему предстояло совершить невероятное деяние. Он пытался заставить себя продолжать, старался выдавить из себя то, что не имел права выдавать. После того, что он совершит, не будет дороги назад, он выдаст секрет, принадлежащий Богу. Он вновь предаст своего Учителя. Он произнесет слова, услышанные в той исповеди много лет назад.

Роберт начал говорить медленно, осторожно, с потрясающей убедительностью про́клятого:

– Много лет назад я был священником римской католической церкви в Лондоне. Однажды женщина, врач из роддома, пришла ко мне исповедоваться. Она не могла обрести покоя из-за содеянного ею. Она была твоим врачом, Джули, и одновременно врачом твоей матери. Ты была в тяжелом состоянии. Полагали, что ты не выживешь.

Джули смотрела на него в ужасе, загипнотизированная, словно он пробудил к жизни призраки прошлой жизни. В глубинах ее тела жила память о той давней, специфической боли, которую она воспринимала, как смерть.

Будто откуда-то сверху, с другой планеты, где обитала ее душа, Джейн вслушивалась в слова, оглушенная драмой, которая разворачивалась перед ней внизу.

Немым зрителем по правую руку от Фоли застыл Пит Ривкин. Даниэль Гэлвин Третий, которого драма наконец заставила умолкнуть, пораженный, стоял около него.

Голос Роберта Фоли напрягся еще сильнее. Слова приходилось буквально выжимать из неповинующегося рта, на лице проступила невыносимая мука.

– Ты была без сознания, почти мертва, когда врач делала тебе кесарево сечение, все считали, что ребенок мертв. Но это было не так, Джули. Каким-то чудом ребенок оказался жив, твой ребенок. Твой собственный ребенок.

– Нет! – невольно вырвалось у Джули. У нее не было ребенка. У нее не было чрева. В бесплодной пустыне ее жизнь прошла под печальной сенью бесплодия.

– Мой ребенок умер, – проговорила она голосом маленькой девочки.

– В тот момент, когда родился твой ребенок, врачу передали, что у твоей матери случилась неприятность. Роды у нее прошли без осложнений, но ребенок родился мертвым. Ты, которая не хотела иметь дочь, которая зачала ее в гневе и ревности, родила живого ребенка. А у твоей матери и отца, мечтавших еще об одном ребенке, родился мертвый.

Джули Беннет дышала тяжело, со свистом.