«Да. И я – тоже…»
Значит, я услышу это от него самого…
Падме, опомнись! Ещё раньше до тебя доберётся Император! Нет… ты ему не нужна. Но ты прекрасно знаешь, кто ему действительно нужен.
Страх в огромных глазах.
«Кажется, проняло…»
А мне действительно нужна ты…
Не брезгуешь?
Он дёрнулся, как от пощёчины.
- А вы – весьма благодарная особа, сенатор. Я вот только одного никак не могу понять – зачем тебе этот… - Органа задумался, подыскивая достойный слуха леди эпитет, - полутруп? Не спорю, мальчик на побегушках у императора – достойная карьера для рабского выродка…
Тебе бы хотелось оказаться на его месте, не так ли, Бэйл?
Ты… - едва сдерживаемое бешенство перекосило правильные черты породистого его лица…
Отвратительно липкое чувство неизбежности во всём.
В золотом шаре Альдераанской звезды, огромным костром поднимающемся из-за горизонта – неизбежность...
В безмолвном волнении серебряных трав – неизбежность…
«Я знаю…
Ты пройдёшь мимо, едва скользнув невидимым за линзами маски взглядом по моему лицу.
Я знаю…
Ты не принадлежишь ни мне, ни себе. Принадлежишь ли ты тому, кто подарил тебе подобие жизни?
Я знаю… И в этом тоже – неизбежность. Ты принадлежишь своей Судьбе, а я…».
Падме… - он не был бы дипломатом… - Я умоляю тебя – вернись. И ты будешь королевой. Моей королевой. Неужели ты ещё не поняла, Падме? Единственный твой шанс – забыть всё или…
«Хочешь, я подарю тебе этот мир?..»
«Энекин?»
* * * * *
Огромная пустая зала.
Тишина…
Белая антигравитационная платформа.
Холодная тишина…
Белое платье. Белое лицо. Белые руки сложены на груди.
Холодная великолепная тишина…
Тёмные волосы – короной вокруг головы. Кажется, она вот-вот проснётся. Дрогнут ресницы. Приоткроются в сонном вздохе губы. И вся эта тишина, холодная великолепная траурная тишина взорвется, рассыплется осколками льда под водопадом ожившего, проснувшегося вместе с ней пространства.
Он ненавидел его . И любил её .
Теперь он мог себе в этом признаться.
Наверное, всё же любил. И потому ненавидел его…
Тупая давящая боль где-то за рёбрами. Впервые в жизни. Он привык ко всему. Научился всему. С воодушевлением играл в эту сложную и опасную Игру под названием Большая Политика. Он оставался чистым во всём этом тысячелетнем дерьме, ловко перекладывая ответственность на чужие плечи. Он приветливо улыбался на официальных приёмах и неофициальных банкетах, жал руки, лапы, щупальца, пил на брудершафт с их владельцами. А после – после громко обличал вчерашних союзников. Его оружием был его ум, его талант прирождённого оратора, его древняя кровь. Он лгал, изворачивался, плёл интриги, вёл переговоры. Сенат стал его вторым домом. Впрочем, он уже и не знал, вторым ли? Это была его стихия, его жизнь. Мир, в котором он родился, жил и в котором он умрёт.
И всё же он любил её. Восторженную смелую девочку в больших розовых очках.
Почему?
Кто знает…
Красива?
Да. Можно сказать – почти совершенна.
Умна?
Да. Только ум её идеально правильной направленности – порой заставлял не восхищаться, а раздражаться. Впрочем, красивой женщине иногда позволительно говорить милые безвредные глупости.
Нет… не то… Он просто любил её. Безо всяких «за что?» и «почему?». Как и тот… другой…
Он любил её. Он дал своё имя её дочери. И не только. Дочери того, кого он ненавидел.
Он любил её, а она держала идеально правильную дистанцию между ними.
Эта её проклятая идеальность! Идеальная жизнь, идеальная любовь, идеальная смерть, идеально разрушенная судьба!
Она была безмерно благодарна за помощь, но сердце её было на равном бесконечности расстоянии.
Ради неё он рисковал своей репутацией, положением в обществе, высокомерным снисхождением семьи его жены, жизнью, ситх возьми!
Он ЛЮБИЛ её.
А она… она предпочла уйти.
Он был спокоен. Спокоен исходя из многолетней привычки. И всё же…
Узорный брелок на тонком кожаном шнурке. Что он значил для неё? А для меня? Вечный источник её любви и моей ненависти.
Какая нелепость…
Он растерянно покрутил его в тонких сильных пальцах. Сжал кулак. Резко дёрнул.
Тишина взорвалась миллионом звуков. Со звоном покатился по зеркальному мрамору пола огрызок дерева.
Что?..
Не проси меня петь о любви
В эту ночь у костра,
Не проси называть имена –
Ты же понял все сам.
Не сули за балладу неспетую
Горсть серебра –
Все равно эту тайну я,
Странник, тебе не отдам.
Она умерла быстро.
Наверное…
По крайней мере, так говорят, когда хотят успокоить безутешно рыдающих у гроба родственников. Лицемерят, конечно… Врут зачастую…
Во благо.
Он не верил.
Нет… Никто и не знал почти, что она умерла. И никто не рыдал.
Слышишь – сказка лучом
По скалистым скользит берегам,
И Судьба затаилась,
Растерянно нить теребя.
Лишь холодные волны
Все так же бросались к ногам,
Только белые чайки
Носились, о чем-то скорбя.
Она уже была мертва.
Давно…
Ходила, дышала и вроде бы даже жила.
Вроде бы…
Так бывает…
Он так и не узнал – сама ли она сделала тот последний шаг в свою собственную неизбежность или всё же дрогнула на спусковом крючке его рука.
Он не хотел.
Он так и не смог бы выстрелить.
Он знал это.
Парализатор – вещь почти безвредная. Но…
Она уже была мертва, когда он, скатившись с прибрежных скал, на ходу сорвав с себя серый китель, долго нырял, шаря по дну в кровь разодранными о колючий прибрежный кустарник руками.
Менестреля крылатое сердце
Легко поразить...
И метался в лучистых глазах
Сумасшедший огонь.
Он стоял,
Без надежды ее полюбить,
Бесполезный клинок
