— По-моему, Мэнни, тебе надо бы раздобыть той чертовщины, которой они пропитали банан, чтобы приостановить действие «Тарзанола».

— Это идея! — воскликнул Мэнни, и глаза его заблестели, как бывало. — Попробую.

И он распрощался, преисполненный самых радужных надежд. Но что-то подсказывало мне, что он откажется от принятого решения, едва выйдет на улицу. Очевидно, так оно и случилось, потому что дней через восемь он позвонил мне и пригласил меня на скачки.

— Ого, у тебя завелись деньжата для тотализатора? Снова нашлась выгодная работа?

— Не очень-то выгодная, — смущенно пробормотал он в телефонную трубку. — Я сейчас работаю жокеем. Ведь мой вес пятьдесят три килограмма.

— Сколько?

— Пятьдесят два восемьсот, — уточнил Мэнни.

— Господи, на каком же весе ты остановишься?

— Понятия не имею. Этот мерзавец ничего не говорит. Он предложил мне испытать какие-то новые порошки, которые вызывают постоянную улыбку. Но я отказался. Хватит, не хочу больше, чтобы меня эксплуатировали, Гарроу. Я сыт по горло своей работой у Туби.

— Правильно, держись, Мэнни, — ответил я не слишком уверенно.

После этого разговора я решил, что, пожалуй, пора мне вмешаться в эту историю. Получив разрешение шефа на самое энергичное разоблачение проходимцев, о которых я ему рассказал, вечером следующего дня я уже подходил к зданию, где помещается фирма «Туби энд Туби».

— Тебе что здесь нужно? — окликнул меня какой-то мальчишка у самого входа. — Захотел и себе беду нажить?

— Убирайся, постреленок, — огрызнулся я, поворачиваясь к нему спиной.

— Не сердись, Гарроу. Зачем ты меня гонишь? — печально ответил он. — У меня и так на душе скверно.

Господи, это был Мэнни. Мэнни собственной персоной! Он был одет в полосатую рубашонку и короткие штанишки, а из-под густых сросшихся бровей на меня укоризненно смотрели его голубые глаза.

— Мэнни! Что с тобой? Тебе на вид не больше двенадцати лет…

— По весу и росту — десять лет и шесть месяцев, — уточнил он. — Но до завтра я помолодею еще на шесть месяцев. А послезавтра…

Вот уже неделя, как Мэнни перебрался ко мне. Чтобы мы не мешали друг другу, я отгородил его кровать и письменный стол занавеской. А чтобы, не дай бог, кто-нибудь по неосторожности не наступил на него, я больше не принимаю гостей.

Мэнни встает довольно рано, моется в мыльнице, пьет чай и, вскарабкавшись по углу шкафа, выключает электрическую плитку. Если у него нет желания писать, я беру его с собой в редакцию, завернув в носовой платок. Если же его одолевает страсть к мемуарам, он пишет их на конфетти, которые нанизывает потом на нитку, как бусы.

Я советую ему заняться испытанием порошков «Улыбка», но Мэнни упорно отказывается. Он мечтает украсть несколько пилюль «Тарзанола» и расправиться с фирмой «Туби энд Туби» и со всей бандой изобретателей-шарлатанов. А пока он просит, чтобы я как-нибудь подсыпал его жене эту чертовщину с аллополиплоидами. Он надеется, что если она станет такой же крошечной, как и он, то вернется к нему.

(Перевод М.Розенфельд)

Расстроенный Еничек стоял передо мной, отливая синевой. Я ему сочувствовал. В прошлый раз он тоже ошибся, но пусть мне покажут того, кто ни разу не попадал впросак на М-110! Во-первых, это астероид третьего класса, этакий шарик диаметром в восемьдесят километров. Когда впервые видишь, как он к тебе приближается, так и подмывает высунуть ногу из предохранительной капсулы и пнуть его, словно это футбольный мяч. Во-вторых, кроме того, что он такой маленький и некрасивый, он к тому же находится в самой активной зоне этого сектора. Стоит провести на М-110 тридцать солнечных часов, и тебе уже хочется ругаться со всеми, вопить, носиться повсюду или вообще взорвать астероид. Поэтому исследования на нем ведутся при помощи роботов серии «антропоморфный тип А» «А—А», или просто «А», приятная человеческая внешность которых благотворно влияет на нервную систему. Но именно эта приятная человеческая внешность сбивает с толку, и ты каждый раз оказываешься в глупом положении. Дело в том, что роботы типа «А» очень чувствительны к голоду и холоду. Поэтому они ходят в защитных скафандрах, и их невозможно отличить от людей-исследователей.

— Посмотришь на них, — жаловался Еничек, — у всех руки и ноги сгибаются в суставах, у всех есть головы. Бегают, оборачиваются, кивают тебе, смеются. Если я заговорю с исследователем, как с роботом, он, пожалуй, отошлет меня на базу. А если мне встретится «А» и я с ним заговорю, как с человеком, он подумает, что я над ним издеваюсь. Ты же знаешь, какие они все обидчивые. А тут я еще совершил посадку не в заданном месте. Никогда со мной такого не случалось, но на сей раз я ошибся и теперь знал, что меня накажут. Было темно и холодно; я сообщил свои координаты. Мне ответили, что пошлют кого-нибудь, кто приведет меня на базу. Они нарочно сказали «кого-нибудь», чтобы я не знал, как себя вести. Это и было наказание. Вскоре какой-то огонек заскользил вдоль силовых линий искусственного магнитного поля. «Кто-то» остановился передо мной и молча кивнул. Ему явно хотелось, чтобы я свалял дурака.

— Что нового? — спросил я.

— Павел ест яблоки, — ответил он.

Сперва я предположил, что он издевается, но потом вспомнил, что в прошлый раз Павел еще не умел есть, и сказал:

— Через несколько дней он научится кашлять и чихать.

Я не видел за стеклом скафандра выражение его лица, но понимал, что ему — как и мне — совершенно безразлично, ест Павел яблоки или нет. (Павел — это робот для особых исследований; ученые развлекались тем, что вырабатывали у него рефлексы, внешне напоминающие человеческие). Я счел целесообразным задать нейтральный вопрос:

— Как погода? Марганцевые метеориты больше не выпадали?

— Погода хорошая, — отозвался он. — Марганцевые метеориты больше не выпадали.

— Может быть, они больше не будут выпадать в течение этого периода.

— Считаю, — ответил он, — что не будут.

Его ответы придали мне некоторую уверенность. Люди обычно не договаривают предложений до конца и дикция у них хуже, чем у роботов. А он произносил законченные фразы с одинаковой интонацией. И я сделал из этого заключение, что он робот. Тем более, что он сказал «считаю», а не «думаю», «пожалуй» или «мне кажется». Известно, что роботы, если они чем-то обеспокоены, выбирают наилучший из возможных вариантов и говорят, как правило, «считаю» или «по моим расчетам». Поэтому я уже совсем было открыл рот, чтобы произнести формулу, предназначенную для «А», но тут он ударил меня по плечу и спросил:

— Какие новые анекдоты вы знаете?

— Анекдоты?!

Я вздрогнул сильнее, чем полагаемся, и чуть было не приветствовал его формулой, предназначенной для человека. Он посмел спрашивать об анекдотах! Да еще у вновь прибывшего! Разве «А» отважился бы на это? Как известно, роботов смешат только старые анекдоты, которые у них зарегистрированы с самого начала, или те, которые регистрируются и вводятся в их программы потом. А когда им рассказывают новый анекдот, они не знают, когда надо смеяться, и поэтому слушают его как простое сообщение, пытаясь извлечь из него некоторую сумму конкретных сведений. Ты помнишь схему?

Я подтвердил, что помню, но Еничек усомнился, достал карандаш и начертил на стене станции:

— Как видишь, — продолжал Еничек, — человек, услышав новый или старый анекдот, может смеяться, но может и не смеяться в зависимости от настроения. У робота же нет настроения; у него программа. Новый анекдот смешит только человека. Значит, мне следовало рассказать новый анекдот.

— Извини, Еничек, — перебил я, — но не всех людей смешат новые анекдоты. Анекдот, даже новый, может и не понравиться человеку. Или же человек просто может притвориться, что он ему не понравился.